Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг. - страница 15

.

Однако по нашим данным, здесь все обстояло с точностью до наоборот. Во всяком случае, нам не удалось обнаружить ни одного документа, в котором бы российская сторона требовала от турецкой представить такие списки. Зато выявлено около десятка разного рода запросов и напоминаний, исходящих в 1915 — первой половине 1917 гг. и от Стамбула, и непосредственно от Испанского посольства в Петрограде, и от дипломатов США[53]. Остается непреложным фактом и то, что если первый список русских пленных в Турции Петроград получил уже в ноябре 1914 г., то Россия ответила Оттоманской империи тем же лишь в сентябре 1915 г., т. е. 10 мес. спустя[54]. Наконец, не лишним будет заметить, что именно Турция (но не Россия!) выступила в июне 1916 г. с инициативой обмена данными в отношении лиц, умерших в плену, а в декабре того же года — списками военнообязанных[55]. В целом, обмен вошел в более или менее приемлемое для обеих сторон русло не ранее середины 1917 г. До этого же срока основные претензии турок сводились либо к неполноте получаемых ими сведений, либо к их непредставлению вообще.

Причины сложившейся ситуации мы склонны объяснять следующим.

1) В первые месяцы войны в России отсутствовал сам механизм сбора и обобщения данных об иностранных военнопленных, в результате чего смутные представления об объеме своих правомочий были присущи как отдельным ведомствам, так и их структурным подразделениям. К примеру, в ноябре 1914 г. Порта затребовала от России список экипажей 43-х турецких фелюг, застигнутых началом войны в портах Кавказа. Запрос породил интенсивную переписку (преимущественно — телеграфную) между МИД, ЦСБ, штабом Черноморского флота, Главным морским штабом (ГМШ) и даже Морским Генеральным штабом (МГШ), продолжавшуюся с декабря 1914 г. по январь 1915 г. В конечном итоге все ее участники выяснили, что ни у кого из них нет не только списков, но даже данных об общем количестве интернированных турецких моряков, и что вообще этих людей задержал не флот, а то ли армейское командование, то ли органы внутренних дел[56].

2) Порядок направления рассматриваемых списков, в силу различных обстоятельств, неоднократно менялся. Так, до вступления Италии в войну (май 1915 г.) списки пересылались через дипломатические органы этой страны, потом — до декабря 1915 г. — через Греческое общество Красного Креста. На период с января по октябрь 1916 г. посредником в обмене стало посольство Испании в Петрограде. И лишь с октября 1916 г. ЦСБ обеих держав перешли к непосредственной передаче списков друг другу[57].

3) Вплоть до середины 1917 г. российские власти всячески стремились ограничить информированность Стамбула о численности пленных в лагерях (да и о местоположении самих лагерей), расположенных в пределах Кавказского военного округа (КВО), который считался «находящимся на театре военных действий». Между тем, с весны 1915 г. доля турок, расквартированных именно в пределах КВО, постоянно росла и к концу войны достигла без малого 60 % от их общего количества.

4) Обмен замедляли произвол некоторых должностных лиц и недостаточный уровень исполнительской дисциплины в отдельных органах управления. Так, в мае 1915 г. начальник Генштаба… прямо запретил отправлять списки в Турцию, обосновывая это тем, что «турки должны прислать их нам первыми» (хотя к тому моменту они давно это сделали), и лишь 8 сентября 1915 г. было, наконец-то, разрешено выслать списки Порте… «не дожидаясь списков наших пленных» (?!)[58]. От Генштаба «не отставали» и штабы объединений, составлявшие такие списки от случая к случаю, т. е. — от одного напоминания со стороны ЦСБ до другого. Например, если свой первый список турецких пленных (на 224 чел.) штаб Черноморского флота направил по инстанциям в декабре 1914 г., то второй (на 216 чел.) — лишь в августе 1915 г.[59]

5) Списки не всегда содержали полный перечень данных, предусмотренных ст. 14 IV Гаагской конвенции и ст. 20 российского Положения о военнопленных. К примеру, в направленных штабом Черноморского флота в 1914 — первой половине 1915 гг. в ЦСБ через ГМШ списках отсутствовали сведения о том, с какого именно судна снято то или иное лицо, что, принимая во внимание отсутствие у турок фамилий, могло поставить Стамбул в затруднительное положение. На просьбу восполнить указанный пробел, ГМШ порекомендовал ЦСБ установить эти сведения… самим, «по документам, отправленным вместе с военнопленными в распоряжение подлежащих властей, или же путем опроса самих военнопленных» (?!)