Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг. - страница 16

. (Впрочем, справедливости ради заметим, что данные о наименовании судна не всегда могли способствовать разрешению названной проблемы ввиду задержания флотом большого числа одноименных судов, владельцами которых являлись турки и турецкие греки («Дервиш», «Евангелистрия», «Св. Николай» и пр.).

К сказанному следует добавить, что неполнотой страдали даже пересылаемые вместе со списками пленных свидетельства о смерти. И хотя вопрос этот неоднократно поднимался на протяжении всей войны, даже на ее исходе, 12 июля 1917 г., ГУГШ, ссылаясь на претензии МИД, требовал от начальника штаба Петроградского военного округа «в представляемых сведениях помещать более точные данные об именах и месте кончины умерших военнопленных, а также, по возможности (Курсив наш — В.П. ), названии воинской части, к которой принадлежал умерший и месте его рождения»[61].

6) В других случаях, документы включали в себя такие сведения, которые им вообще не следовало бы содержать. Так, в списке, направленном оттоманскому правительству в сентябре 1915 г., турки (которые, вероятно, стали первыми, кто этот документ вообще прочел) обнаружили среди обитателей лагеря военнопленных при с. Спасское Приморской обл., стариков 50–70 лет, женщин и даже детей в возрасте 10–13 лет. В ответ на протест Порты, ЦСБ в письме от 21 апреля 1916 г. сослалось в качестве оправдания на то, что все эти люди «по сведениям Бюро, в лагерях военнопленных не содержатся, а проживают на свободе под надзором гражданской власти»[62]. Однако по нашим сведениям, на тот момент приведенное заявление не соответствовало действительности. Передача указанных лиц от администрации лагеря органам МВД началась лишь в июле 1916 г., тем более, что штаб ПриамВО и сам-то узнал об их существовании… все из того же протеста Стамбула[63].

Состав и структура подданных Оттоманской империи, находившихся в русском плену в 1914–1917 гг., во многом детерминировались тотальным характером самой Первой мировой войны, в ходе которой, по мнению Н. М. Жданова, «понятие пленного <…> было значительно расширено и распространено не только на комбатантов, но фактически во многих отношениях и на всех, оказавшихся во власти государств пленения, лиц враждебной нации»[64]. Справедливость такой оценки полностью подтверждается данными Таблицы 4. При этом надо заметить, что в рамках русско-турецкого противостояния контингент пленных складывался и эволюционировал под влиянием некоторых особенностей, главнейшими из которых мы считаем следующие:

а) На сухопутном театре военных действий турками широко использовались иррегулярные воинские формирования с присущими им собственными представлениями как о допустимых способах ведения войны, так и о внешних отличительных признаках своего личного состава, что во многом затрудняло отграничение последнего от мирного населения.

б) На морском театре военных действий борьба велась преимущественно за контроль над коммуникациями Порты, имевшими для нее жизненно важное значение (особенно в части, касающейся перевозок собственного угля и румынской нефти). Другими словами, Россия стремилась здесь к экономическому «удушению» Турции, что, в сочетании с иными факторами, влекло за собой и неуклонное расширение круга лиц, подлежащих военному плену.

Воссоздавая в деталях основные структурные элементы рассматриваемого контингента, надо отметить, что хотя «состоящие на действительной военной службе комбатанты и нонкомбатанты» образовывали ключевую и вполне универсальную подкатегорию военнопленных, применительно к туркам она отличалась некоторыми специфическими чертами, а именно:

Таблица 4

Основные структурные элементы контингента турецких военнопленных и гражданских пленных, поступавших в Россию в 1914–1917 гг.[65]