Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг. - страница 35

.

В ходе опросов выявлялся возможный интерес отдельных структурных подразделений армейского управления к тем или иным пленникам. Например, в январе 1915 г. турецкий поручик Арташес Мираньянц обратил на себя внимание разведывательных органов и был направлен в Тифлисское комендантское управление как лицо, в котором «встречается для штаба армии надобность»[176]. В свою очередь, в декабре 1914 г. дезертиры 88-го турецкого пехотного полка Мусик Григорьянц и Мусик Микаелянц обратили на себя внимание следственных органов и были направлены в Карскую областную тюрьму как лица, «подозреваемые в грабежах греческих селений»[177].

Отдельно опрашивались те, кто заявлял, что состоит в подданстве нейтральной державы. Например, матрос Зографи Манойл Муфту, плененный в июле 1916 г. на шхуне «Балджи», утверждал, что он греческий подданный[178]. Другие ссылались на то, что являются подданными Болгарии, Италии и других стран (до вступления этих государств в войну). Для установления истины в таких случаях использовались все доступные средства, вплоть до проведения допроса в присутствии соответствующего консула. Если не помогало и это, лицо признавалось турецким подданным и направлялось к месту интернирования (пока МИД не наведет необходимые справки). Гораздо легче решался вопрос с теми, кто заявлял о своем русском подданстве. Таких отправляли этапным порядком к месту жительства для установления личности[179].

Собственно регистрация пленных носила универсальных характер и сводилась к фиксации таких данных, как имя, вероисповедание, возраст, воинское звание, воинская часть (номер полка и роты, наименование корабля или судна), год рождения, место жительства (на родине), место и дата пленения, а также состояние здоровья. Соответственно, реализация названной процедуры сопровождалась и общими для всех иностранных пленных проблемами. Так, турок, проехавший, к примеру, от Сарыкамыша до Хабаровска, порой забывал дату и место собственного пленения; отдельные военнообязанные могли сказать, что служили срочную службу в пехоте, но за давностью лет не всегда помнили номер полка и т. п.

Имена пленных турок при регистрации искажались не реже, но, наверное, и не чаще, чем имена австрийцев, венгров и немцев. Так, один и тот же аскер мог числиться в разных документах как: «Хусейн сын Али Демель оглы», «Хулин сын Али Демель оглы» и «Хусейн сын Оглы Демель оглы»[180]. Другой последовательно именовался «Хазан Али», «Улханов Али Ахмет» и «Али Хасан»[181]. Третий — «Садыкин Мурат», «Садыков Мурат Джелилович» и «Садык Бин Мурат»[182]. Вместе с тем, принимая во внимание отсутствие у турок фамилий, данное обстоятельство, как мы полагаем, имело для их дальнейшего учета более негативные последствия, нежели для их союзников. От последних оттоманы часто отличались и подходом к фиксации места жительства, которое нередко обозначалось одним словом «Турция», без указания вилайета и конкретного населенного пункта.

Правда, отмеченные недостатки теоретически компенсировались тем, что каждый пленник должен был в соответствующей графе собственноручно указать свое имя и адрес на родном языке. Однако в списках именно турок записи, выполненные на (старо) османском языке, можно обнаружить относительно редко. Ссылка на неграмотность большей части пленных вряд ли прозвучит убедительно, т. к. за неграмотных документы должны были заполнять их товарищи, а быть неграмотными одновременно все пленные турки, разумеется, не могли. В этой связи мы склонны полагать, что в ходе регистрации российские органы военного управления подходили к оттоманам менее щепетильно, нежели к пленным иных Центральных держав. Косвенно это подтверждается и отдельными докладами Заведующего ЦСБ за июль-сентябрь 1915 г., в которых констатируется, что дело «регистрации пленных турок <…> до сих пор находится в крайне неудовлетворительном положении»[183].

Особой крайностью это положение отличалось на начальном этапе войны, в период Сарыкамышской операции, когда даже на тыловом сборном пункте фронта в Тифлисе начальник местной бригады и уездный воинский начальник вынуждены были неоднократно констатировать не только прибытие в их распоряжение пленных «без всяких письменных сведений и именного списка», но и дальнейшее отправление их без таковых в глубь страны