Улица Вокзальная, 120 - страница 44

. То есть не пользуются никаким влиянием. И все это тянется и тянется…

– Вы правы. Это даже хорошо, что у меня появилась возможность воспользоваться литерным поездом.

Последний визит я нанес Жерару Лафалезу.

– Отбросьте эту вашу напряженность,– обратился я к Луизе Брель, чистосердечно протягивая ей руку.– Ведь я же не людоед.

Помирившись с ней, я попрощался с глазу на глаз и с ее шефом. От него я позвонил комиссару.

– Партию в покер нам придется отложить. Во исполпение приказа пока еще не упраздненных военных властей этой ночью я отбываю в Париж. Я вам больше не нужен?

– Нет.

– А как поживает наш карманник?

– Пришлось временно прервать допросы.

– Что вы говорите? Не иначе как по ходатайству тюремного врача? Смотрите не угробьте его.

– Эти молодчики на редкость живучи. Счастливого пути.

В двадцать один тридцать в сопровождении Марка я отмерял шагами мокрый асфальт седьмой платформы двенадцатого пути. Корреспондент «Крепюскюль», которого я держал на диете более или менее отдаленных посулов, хранил молчание. Ледяной ветер, предвестник снегопада, прорывался через вокзальные витражи, не привнося радости в ожидание. Полутемный, холодный, голодный буфет не прельстил ни меня, ни Марка. Мы молча шагали взад-вперед по платформе, кутаясь в пальто.

Наконец прибыл литерный. Стоянка – две минуты. Я отыскал свое место и устроился без особых неудобств.

– До свидания,– крикнул Марк.– Поминайте меня в своих молитвах.

Добраться до двери собственной квартиры и открыть ее оказалось не бог весть каким хитроумным делом. Предупрежденная шестым чувством о дне и часе моего возвращения, консьержка поджидала меня у входа на лестницу. Она вручила мне стопку писем, пылившихся в ее чулане со дня окончания «странной войны»; сообщила, что выполнила все формальности, необходимые для подключения к моей квартире электричества, телефона и т. п. Поневоле пришлось обменяться с ней банальными репликами о моем пребывании в плену. Покончив с этим, я в два прыжка одолел четыре этажа.

В своей квартире я освоился быстрее, чем ожидал. Умылся, побрился, приложился к старой верной подруге своей – бутылочке, с сентября 1939 года терпеливо поджидавшей под кроватью моего возвращения, и взялся за телефон.

Вращая диск, я думал о том, как славно предаваться этому занятию без обязательного предъявления свидетельства о рождении. «Алло»,– прервал мои медитации безликий женский голос.

Я попросил позвать к телефону господина Фару. Мне ответили, что его нет на месте, но что если у меня к нему какая-то просьба, то ее охотно ему передадут. Я попросил секретаршу сообщить инспектору, что Нестор Бюрма в Париже. И оставил номер своего телефона.

В поезде я провел бессонную ночь. И потому завалился спать.

Утром я купил целую кипу газет и журналов. Самых разных: общественно-политических, литературно-художественных, включая журналы мод и косметики. Я питаю некоторую слабость к обворожительным изданиям этого рода.

Первую половину дня я провел за чтением в ожидании звонка Фару. Звонка не последовало.

Просматривая журнал «Элегантность. Очарование. Светскость», я узнал, что доктор Юбер Дорсьер также освободился из концлагеря. Он был избавлен от бюрократических проволочек, сопутствующих оформлению демобилизации, и уже несколько дней как жил в Париже. «Косметологический кабинет Э. О. С. счастлив довести до сведения своих очаровательных клиенток, что прославленный хирург-косметолог…» и т. д. Роскошный журнал сообщал и адрес Дорсьера. Я переписал его… Потеряв адрес жены Дезиля, я надеялся, что он мне его восстановит.

Я просмотрел разделы внутренней и внешней политики, военные сводки, рубрику черного рынка, а также объявления, стараясь напасть на то, которое ищу на протяжении вот уже двадцати лет («Мэтр Тартемпьон, нотариус Бузига, просит г. Бюрма (Нестора) незамедлительно связаться с его конторой по вопросу о наследстве, оставленном ему его американским дядюшкой»), разумеется, не нашел и скомкал всю эту писанину. Был полдень.

Я облачился в милый моему сердцу старый костюм фирмы «Принц Галльский» (броский, но отнюдь не эксцентричный), сходил пообедать, вернулся, просмотрел скопившуюся почту. В два часа раздался телефонный звонок. Но это был не Флоримон Фару, а Жерар Лафалез: