«Упрямец» и другие рассказы - страница 10

— Стефка! Ваню!.. — долетали сквозь листву у окна ее ласковые призывы: — Идите, деточки, идите поешьте.

Она осталась в саду завтракать с детьми, и Цанко мог теперь спокойно домыть тарелки. Он обливал их чистой водой, смотрел и сверху и снизу, не осталось ли где пятнышка, и опрокидывал на стол поверх цветущей, как розовый сад, клеенки. Потом он принялся яростно тереть умывальник, словно ему он хотел отплатить за тоску, никогда прежде не сжимавшую так его грудь.

Вдруг ему пришло в голову, что грязная вода в ведре может снова перелиться через край и тогда растечется по всему полу. Цанко приподнял занавесочку и посмотрел — до краев оставалась еще целая ладонь… Мальчик согнал воду тряпкой из всех желобков и вмятин старого жестяного умывальника, вытащил ведро и снова отправился к помойной яме.

Уткнувшиеся в свои тарелки дети на него и не посмотрели, а мать глянула только, полно ли ведро. Лишь когда он возвращался, она окликнула его:

— Поставь ведро на место, вымой руки и иди сюда: собери блюдца и чашки — их тоже надо помыть.

Дети не вылизали всего меда. На тарелке Стефки его осталась добрая половина. Госпожа составила посуду стопкой на поднос, а оставшийся на блюдце дочери мед, засыпанный хлебными крошками, накрыла надкушенным ломтиком хлеба.

— На, подбери медок, — отодвинула она блюдце на край подноса. — Тебе тоже надо позавтракать, работы еще много.

У себя в деревне Цанко приходилось раза два-три полакомиться медом, так что он знал, какой он сладкий. Когда хозяйка достала из буфета стеклянную крынку, у него сразу потекли слюнки. Но сейчас, поставив поднос на кухонный стол, он почему-то бросил надкушенный ломоть хлеба в ведро, а мед соскреб с тарелки пальцем, запихнул в дырочку умывальника и старательно вымыл руку.

Работе не было конца.

Вымыв после завтрака посуду, Цанко пошел за водой, а чешма[3] была внизу, в глубоком овраге у самого Дуная. Потом он чистил картошку и изрезал себе все пальцы, стараясь снимать лишь тонкую кожуру, — ему об этом то и дело напоминала хозяйка.

Потом он колол дрова, таскал их, выгребал из печки золу.

Госпожа подметала кухню, а он, ползая на коленях, вытирал пол тряпкой. Штаны у него на коленях намокли, в палец воткнулась заноза, но он не посмел даже охнуть, боясь пропустить хоть одно из бесчисленных наставлений госпожи, которая непрерывно трещала, как аист, над его головой.

— Теперь наноси воды и полей все цветы на крыльце и в саду, а то они совсем посохли. Тут одна девка носила воду, да смылась. Цыганка, а туда же — с претензиями… Возьми белое ведро и лейку — вон они там, у стенки.

Когда Дончо Бочонок пришел к обеду, Цанко уже подметал вымощенную плитами дорожку.

— Как жизнь? Как жизнь? — громко крикнул ему Дончо, выглядывая в саду своих собственных детей.

Завидев мужа, Райна позвала мальчика помогать ей накрывать на стол.

Прибежали дети, и мать принялась разливать суп. Цанко брал тарелки и ставил их туда, куда ему говорили.

— Это для хозяина… Это поставь перед Стефкой, она беленькое мясцо любит… Пупок для Ваню.

Цанко ждал, что под конец и для него определят тарелку, но белолицая хозяйка, налив супа детям, мужу и себе, замолчала и сама уселась за стол.

Только тогда блеснула в головке наивного крестьянского паренька ужасная догадка — для него за столом не было места. Он так смешался, что стал переминаться с ноги на ногу, словно искал, куда бы втиснуться, но родители и дети сосредоточенно чавкали, склонившись над тарелками, и никто не замечал, что о нем забыли, никому не приходило в голову позвать его к столу…

Цанко был очень голоден, но не потому он топтался, ошеломленный, за спинами едоков: с тех пор как он себя помнил, ему никогда не приходилось видеть, чтобы на стол поставили еду и одни бы уселись и ели, а другие бы стояли рядом и глотали слюнки.

Когда все немного утолили голод, за столом началась болтовня. Отец стал рассказывать детям, как утром на базаре у одного крестьянина вырвался петух, которого тот принес продавать.

— Видели бы вы, какой переполох поднялся! Все кинулись его ловить.

Петух носился по базару, перелетал с телеги на телегу и согнал семь потов со своих преследователей. Собаки разлаялись, один вол оборвал привязь и как бешеный помчался вниз, к Дунаю, а крестьянин просто плакал от досады. У него, оказывается, дома больной ребенок остался, так он хотел ему что-то купить на деньги, вырученные за петуха. В конце концов преследователи загнали птицу во двор околийского