Уроки минувшего - страница 4
Отец мой, судя по рассказам, был до призыва в царскую армию грамотным парнем. Одно время даже замещал учителя в хуторской школе, помогал псаломщику в часовне. Вернувшись из Красной Армии, где последнее время служил командиром взвода кавалерийской разведки, был некоторое время секретарем сельсовета. А в период НЭПа безуспешно пытался разбогатеть, то на торговле скотом, то на продаже арбузов. Разочаровавшись, махнул на все рукой и в 1926 году перевез семью в Котельниково — районный центр и ближайший железнодорожный узел. Здесь он овладел портняжным ремеслом, оставался портным всю жизнь, до самой пенсии. С Котельниково связаны восемнадцать лет моей жизни.
С переездом в Котельниково образ жизни родителей сильно изменился. Хотя иконы на божнице сохранились вплоть до военных лет, но ни отец, ни мать не молились по утрам, на ночь, перед трапезами и после, как это происходило в семье моих дядьев в Антонове. При этом они продолжали считать себя верующими. Целые дни отец проводил за швейной машиной, мать помогала ему, готовая продукция — казачьи фуражки и прочие головные уборы — отправлялась «деду Крюкову» — державшему на базаре торговлю. Отец не был членом партии, но политикой в молодые годы, видимо, интересовался. По вечерам иногда уходил в какую-то школу, в горнице у нас висели на стенке портреты Рыкова, Зиновьева, Троцкого, позже — Сталина. Через некоторое время портреты исчезли. В Котельниково отец тоже пытался разбогатеть. Один раз отрыл во дворе яму для ледника, зимой завез даже лед, надеясь в жаркое летнее время выгодно сбыть его торговцам, но ледником пришлось пользоваться лишь матери. Другой раз он чуть не купил карусель, но вовремя спохватился — пропал лишь задаток. Куда больше, чем с коммерцией, ему везло в отношениях с женщинами.
Одно время в соседях у нас жили супруги Шурховецкие. Он работал в райисполкоме, она — кокетливая бабенка со жгучими черными глазами, возилась с двумя детьми. По вечерам Шурховецкие иногда заходили к нам поиграть в «подкидного». Он вытаскивал из кармана вороненую машинку и осторожно клал на припечек, рядом с собою, перекрывая таким образом для меня доступ к оружию. Опасливо поглядывая на наган, мама спрашивала, не стрельнет? Нет-нет, уверял Василий Алексеевич. И тем не менее наган стрельнул... Между Татьяной и моим отцом со временем завязался роман. Моя мать — неграмотная крестьянка, не в состоянии была тягаться с Татьяной. Она изо всех сил старалась порвать эту связь, устраивала скандалы на хуторской манер, решилась даже встретиться с Шурховецким, но он развел руками, горестно заметив, мол, я все знаю, но ничего поделать не могу: у нас дети. Человек он был мягкий и деликатный. Так и длился этот роман на глазах многих людей, пока однажды...
Вернувшись из командировки, Василий Алексеевич решил осуществить давнишнее намерение — почистить личное оружие. Племянница жены, шестнадцатилетняя озорная девица, стала просить дядю дать ей его — «поиграть». Шурховецкий отказал, предупредив ее, что наган заряжен. Но озорница успела ухватиться за ручку нагана и потянула его к себе. Прогремел выстрел, пуля прошила правую руку Василия Алексеевича и попала в легкое. Несмотря на все старания врачей, через два дня его не стало. Состоялись грандиозные похороны. Говорились речи, ораторы клялись разыскать убийц — врагов Советской власти. Жутко рыдал оркестр, леденили душу взвизги тарелок, глухо ухал барабан. Мать подняла меня на руки, чтобы я «попрощался с дядей Васей»...
Пока шло следствие, отец был молчалив и мрачен. Его, как и Татьяну, не раз вызывали на допросы, но никаких доказательств преднамеренного убийства не нашли и никого, в том числе и племянницу, не привлекли к уголовной ответственности. Но, видимо, «герои» чувствовали себя не очень уютно в Котельниково. И через год после несчастного случая отец забрал Татьяну с детьми и махнул в Казахстан на строительство Эмбанефти, сказав матери, что уезжает на заработки в Сталинград.
Я ничего об этом не знал, продолжая отдыхать в Антонове. А в середине августа засобирался домой: приближались занятия в школе. На железнодорожную станцию меня провожал мой двоюродный брат Потап: он должен был купить билет и посадить меня в вагон. Такие мои поездки были уже не раз опробованы. Потап шел быстро, неся нелегкую корзину с гостинцами. Я бежал за ним вприпрыжку. Вдруг Потап приостановился, стал всматриваться вперед, бормоча: «Да никак кума Прасанка»... И ко мне: «А ведь это твоя мать, Георгий. Чего это она?» Теперь и я вижу: мама, одетая в черный бархатный костюм, в черной кружевной накидке на голове, — красивая! — было-то ей 29 лет. Но лицо какое-то застывшее. Она подошла ко мне, упала на колени в дорожную пыль, крепко обхватила меня за плечи и запричитала: «Ой, болезный мой сыночек, да как же мы будем теперь без отца-то. Бросил он нас, уехал, бросил, бросил»... Потап поднял мать с колен и заставил рассказать о том, что же все-таки произошло. Да, отец уехал, обманул мать, сказав, что едет временно в Сталинград. А на самом деле уехал с Татьяной Шурховецкой, забрав и ее детей. Куда уехал — неизвестно.