В малом жанре - страница 12

Пока дверь закрыта, там, снаружи, пусть будет ночь. Пока я тут вдыхаю фиалковый аромат, там, перед камином лежит коровья шкура, а Фресин папа снимает мерку с моих ног и рук, и мы смеемся. И он заказывает платья красивей Золушкиных бальных. Мне — самое красивое.

— Несите золотое кольцо!

Мерка с моего шага, когда бегу. Мерка с меня. И с нас.

— Любимый лось!

Кто-то смывает в туалете на втором этаже. По всему дому расставлены большие коричневые коробки, в которые они все складывают и складывают вещи, а помадная мама пишет красным маркером: ПОСТЕЛЬНОЕ БЕЛЬЕ. ИГРУШКИ. ЗИМНЯЯ ОБУВЬ.

И я жду, когда всех созовут на семейный совет. Когда они скажут, что все-таки берут меня с собой. Что на каком-то из ящиков уже написано: ФРЕСИНА ПОДРУГА. Что Фреся или папа ее скоро придут за мной и осторожно постучат в дверь, и я выскользну из ванной, и мы пойдем неслышными шагами. И я заберусь в коробку, и ее закроют крышкой и заклеят скотчем.

Я проснулась оттого, что отец поднял оконную штору. Волна света, омывшая лицо, застала меня врасплох. Я лежу под цветастым розовым одеялом, хлопая глазами спросонья. Наволочка с кружевной вставкой — это я попросила маму такую сшить. Со двора доносится собачий лай — по нему всегда слышно, если что не так.

В моей комнате пять ячеек оконного переплета застеклены, а шестая — нижняя правая — служит бойницей. Внешняя створка открывается наружу и выкрашена в тот же горчично-желтый цвет, что и облупившаяся стена дома, а внутренняя, съемная, держится на вбитых в раму и загнутых гвоздях. У окна лежит кусок желтой стекловаты, который отец вставлял между створками на зиму.

Отец взял стул, стоявший у письменного стола, подкатил его к окну и уселся подкручивать прицел. Время от времени он бросает взгляд в окно и тут же возвращается к прицелу. Взъерошенные волосы в лучах солнца обрамляют лысину, как нимб. Мощный загривок, кажется, может вынести тяжесть земного шара, и весь отец, одетый лишь в сетчатую пропотевшую майку и заношенные трусы, напоминает огромного, увенчанного золотой короной минотавра. Сказочное чудище с мальчишеским блеском в глазах и гладким ружейным стволом в руках, забредшее в мою комнату.

Я смотрю на него, почесывая комариные укусы. Воздух сияет множеством пляшущих пылинок, которые и не думают опускаться на пол.

— Чесать-то не нать! — бросает он, не глядя на меня, и, подкатив стул поближе к окну, сует ствол ружья в бойницу. Глаз прильнул к прицелу, и только мохнатая гусеница-бровь на виду.

— От-те нате… — он замолкает на полуслове, а потом добавляет: — Глянь, птицы долгоногие на выкосе.

Это и по собакам слышно. Что там есть кто-то.

Отец дал посмотреть и мне; прицел разогретый и чуть размягчевший от тепла. Пол по-утреннему холодит пятки, половик скомкался под стулом. Отец откатил стул в сторону, но ружье из рук не выпускает. Сперва я вижу только кругляш вырубки за выкосом, куда захаживал лось пожевать молодой поросли, но потом ствол оказывается у меня в руках, и там, чуть пониже, поближе, — там те птицы, которых увидел отец. Два долговязых журавля вышагивают, красуясь и ничуть не боясь собак, которые будто и не по ним лают.

Мама подошла к двери, втирая крем в короткопалые, почти как звериные лапы, руки.

— Не стреляй журавлей! — просит она. — Пожалуйста, не стреляй.

Но отец:

— А как же я те псов усмирю?

Он подмигивает мне с ухмылкой — мол, сейчас мать заведется! — но она застыла на месте, устремив взгляд прямо перед собой, на залитую солнцем комнату и на нас, и приоткрыв рот, как будто слова застряли на полпути. Так и стоит в дверном проеме, одетая в ночную рубашку с голубой отделкой, а отец повернулся обратно к окну, прилаживая приклад к мясистому плечу.

Но журавли уже снялись с места.

Сосед, как раз проходивший мимо поля в нашу сторону, замер с открытым ртом, глядя на журавлей, набирающих высоту прямо над ним.

— Что твои лошади! — говорит он потом, за кофе.

Что твои лошади, только с крыльями. Вот так. А отец:

— Ты у меня на мушке был, так и знай. Кабы нажал — так и все!

Иногда они уезжали, оставляя нас с мамой в покое, и тогда мы могли заниматься своими делами сколько душе угодно. Хочешь — разбирай и чисти вытяжку на кухне, а хочешь — мой унитаз до блеска. На кухне линолеум под пробку. Над головой гудит лампа дневного света, в ее колпаке темнеют мушиные тельца. Бурый узор на обоях вьется цветочными гирляндами от пола до потолка. Обои плотные и местами отклеиваются на стыке полос, но на это никто не обращает внимания. На длинном кухонном столе лежит жирная взъерошенная сойка, совсем мертвая, — она угодила под колеса машины, а рядом валяются два пышных и рыжих беличьих хвоста с обломком кости на конце. Все это припасено для наживки. На обеденном столе отец с соседом оставили крючки, лески и грязные кофейные чашки.