В огонь и в воду - страница 42

Маркиз стукнул сильно кулаком по столу.

– Как, ты смеешься, бездельник! – вскричал он. – Мне так сильно хочется вызвать тебя немедленно, чтоб ты меня уже доконал совсем… Посмотрим, будешь ли ты смеяться, когда я умру!..

– Ну, – отвечал Гуго, с большим трудом принимая серьезный вид; – еще неизвестно, кто из нас умрет скорей!.. Ты вернулся как раз во время, чтобы помочь мне в такой затее, из которой я, может быть, живым и не выйду…

– Ну, уже наверное не помогу, чтоб отучить тебя смеяться, животное, над несчастьем ближнего… Что там за затея?

– Я поклялся съехать верхом с большой Пустерли, сверху вниз.

Маркиз подскочил на стул.

– Да ведь это сумасшествие! – вскричал он.

– Знаю, и потому-то именно я и взялся за это.

– Ручаюсь, что тут замешана женщина?

– Разумеется.

– Ну, так я поберегу на будущее убедительные речи, которыми хотел было тебя огорчить… А для кого же эта безумная затея?

– Для Брискетты.

– Хорошенькой девочки с Вербовой улицы? Ну, приятель, у тебя вкус недурен! Я не могу смотреть на нее, чтоб не позавидовать счастью того негодяя, которого она полюбит… У неё такие глаза, что она кого хочет сведет в ад и станет еще уверять, что это рай… Было время, что я, как только придут черные мысли, шел прямо в лавку к её отцу… Бывало, посмотришь, как она ходит туда и сюда, да послушаешь, как поет, что твой жаворонок… ну, и горе пройдет прежде, чем она кончит – бывало свою песенку.

– Значит, ты находишь, что я прав?

– Еще бы! я и сам съехал бы вниз со всех больших и малых Пустерлей, и опять наверх бы взъехал, если б только принцесса Мамиани…

Маркиз остановился, вздохнул и, положив руку на плечо товарищу, продолжал:

– А чем же я могу услужить твоей милости в этом деле?

– Мне казалось, что нужно к этому дню, а именно к Пасхе, доброго коня, чтобы и красив был, и достоин той, которая задала мне такую задачу… я надеялся на тебя…

– И отлично вздумал! Выбирай у меня на конюшне любого испанского жеребца… есть там темно-гнедой; ноги – как у дикой козы, а крестец – будто стальной. Он запляшет на камнях Пустерли, как на ровном лугу, на травке… Его зовут Овсяной Соломинкой.

Маркиз взял бутылку мальвазии и, налив свой стакан, сказал:

– Когда подумаю, что у каждого из нас есть своя принцесса, мне так приятно становится. За здоровье Брискетты!

Он осушил стакан и налил опять:

– За твое здоровье, любезный граф; нельзя знать, что случится… Если ты умрешь… я ничего не пожалею, чтоб утешить твою богиню…

– Спасибо, – сказал Гуго, – какой же ты добрый!

Темно-гнедого в тот же вечер привели в Тестеру. Его маленькие копыта оставляли едва заметный след на песке. У него была гибкость кошки и легкость птицы. Агриппа вертелся вокруг него в восторге от безупречных статей животного; но когда ему сказали, для чего назначается этот чудесный конь, он изменился в лице.

– Боже милостивый! и зачем это я сказал вам, что вы влюблены! – вскричал он. – Да что она, совсем полоумная, что ли, эта Брискетта?…

– Нет, мой друг, но она прехорошенькая.

Коклико и Кадур тоже узнали, в чем дело. Коклико нашел, что это безумие, а Кадур – что это очень простая вещь.

– А если он убьется! – сказал Коклико.

– Двух смертей не бывает, – возразил араб.

Однако же решено было ничего не говорить графине де Монтестрюк.

Расставшись с Гуго у самых городских ворот, Брискетта была в восторге. Её влюбленный был настоящий рыцарь и притом молоденький, как паж. Уже не в первый раз говорили Брискетте о любви. Много дворян ходили в лавку к её отцу, который был первым оружейником в городе, и она часто слышала эти сладкие речи; но никто еще доселе не казался ей таким привлекательным, как Гуго. Все, что он ни говорил ей, дышало какой-то новой прелестью.

– А впрочем, говорила она себе в раздумье, все это почти всегда одно и то же!

Такая опытность могла бы показаться странною в такой молоденькой девочке, но хроника гласила, что Брискетта не без удовольствия слушала уже речи одного господина, у которого был замок с высокими башнями в окрестностях Миранды, и кроме того, не раз видели, как вокруг лавки оружейника, в такие часы, когда она бывала заперта, бродил португальский господчик, будто бы поджидая, чтобы показался свет за окном маленького балкона. От этого-то самого, прибавляла хроника, Брискетта и не выходила замуж, несмотря на хорошенькое личико и на собранные отцом деньги.