В погоне за Нечаевым - страница 28
Одновременно с сим, я думаю, что, по совершении убийства, Нечаев снова бежал за границу, что для него было нетрудно, ибо надобно предположить, что у него был, хотя и не на свое имя, но совершенно легальный в глазах таможенных властей паспорт[52].
Обращусь к допущению мысли, что Нечаев за границей, и строго позволю себе анализировать те средства, которые, для открытия его, как я выше сказал, имеются в моих руках, при счастливо сложившихся для меня обстоятельствах. Приобретением у Тхоржевского бумаг Долгорукова я воспользовался, чтобы стать твердою ногою в кругу эмиграционных предводителей: Герцена[53], Огарева, Чернецкого, Тхоржевского, и если бы я предвидел тогда надобность и не боялся бы упрека за через меру смелое вдруг расширение знакомства, то мог бы быть теперь уже в сношениях с Бакуниным, Meчниковым и Касаткиной, к которой меня Тхоржевский постоянно звал. Но я тогда нарочно не накидывался на эти знакомства, боясь упрека.
Изучив хорошо характер и слабые стороны помянутых лиц, я, при терпении и некотором такте, убедился при последней своей поездке за границу, что отношения мои к ним остались не только те же, но улучшились. Герцен, никого почти не принимавший в гостинице «Rohan», всегда встречал меня радушно, при чем я познакомился с старшею его дочерью и от него же узнал, что Нечаев разыскивается (30 декабря). Несмотря на отсутствие мое из Парижа, та польза, которую я мог бы извлечь у самого источника эмиграции, еще не потеряна. Я мог бы снова вернуться и не только поселиться в их кругу, но еще его расширить. Таким образом, если у вас нет в виду более верных средств, то не могу ли я быть вам полезным следующим образом.
Я взял бы теперь же с собою все приобретенные мною у Долгорукова бумаги и оставил бы массу их в Брюсселе, ибо вдруг их ввозить во Францию опасно: я ввозил бы по частям и с особенною осторожностью те бумаги, которые касаются французского правительства: на станции Северной железной дороги я не подвергаюсь почти никакому досмотру вследствие приязни с служащим на той станции, старым польским эмигрантом, компаньоном той гостиницы, в которой я останавливался. Поселясь таким образом вместе с Тхоржевским и Огаревым в Париже или Женеве, смотря по тому, где будет удобнее, я занялся бы обрабатыванием бумаг к изданию и вошел бы по сему поводу в личные сношения с новым лицом, Мечниковым, предлагавшим уже свое сотрудничество. При посредстве: Огарева, Мечникова, Тхоржевского, Касаткиной можно бы, конечно, расширить круг знакомства, что крайне было бы полезно, ибо трудно предположить, чтобы люди, подобные Бакунину, остановились бы на попытке Нечаева, — они должны идти дальше; это — цель их существования.
Жить постоянно в их среде едва ли может быть признано средством, удобным для достижения наших целей; такое средство возбуждает всегда большое подозрение. Впрочем, применение того или другого средства может ясно обозначиться только ходом обстоятельств на самом месте.
Печатание же и издание бумаг сам граф Петр Андреевич изволили одабривать в том духе и направлении, как прежде было уже доложено. Второму тому мемуаров целиком или в отдельных эпизодах можно дать либерально-выгодное для правительства направление. Материальной потери правительство при этом не понесет, ибо уступка книгопродавцам 50% составит на 5 тыс. экземпляров — 20 тыс. фр. дохода, что далеко покрыло бы (sic!) издержки на печатание, поездку, проживание за границею в течение известного времени, пересылку книг и т. д. Издание бумаг, с пользою для правительства, представляется уже потому делом полезным, что избавит от риска, что эмиграция через год может напечатать всю процедуру покупки бумаг и их исчезновения. Между тем некоторые бумаги могли бы быть пущены, в напечатанном, конечно, виде, в продажу в России, что дало бы уже материальную выгоду.
Таким образом, не теряя ровно ничего, правительство, при посредстве издания бумаг, могло бы компетентно усилить свои средства в наблюдении за происками эмиграции, как русской, так и польской, и рассчитывать на то, что попытки, вроде нечаевской, будут предупреждены. Девизом этого моего доклада служит: потери никакой, а польза — более чем вероятная.