В шестнадцать мальчишеских лет - страница 18

— А без разрешения ехать не нужно! — по-женски трезво добавила Любаша. — Счастья нам не будет!.. Идем, провожу до калитки.

Но у ворот не расстались, а пошли по переулку, держась за руки и почти не видя друг друга в темноте. Время близилось к полуночи, огни всюду погасли. В конце улицы чернел лес. Мокрые деревья печально шептались, словно жалуясь на холод.

Внезапно в той стороне, где был Сукремдьский овраг, гулко раскатился выстрел, и тотчас же раздались дружные залпы, заглушившие разрозненные револьверные хлопки.

— Что это? — схватил Любашу за руку Семен. — Там же наши!

Он осторожно взял ее за голову и несколько секунд всматривался в лицо, смутно белевшее в темноте, затем отпустил и бросился бежать. Через несколько секунд сзади послышался сдавленный крик. Шумов обернулся, но все было тихо.

— Любаша! — позвал он. Ответа не последовало. "Показалось", — подумал юноша.

Пересекая центр города, он увидел на улицах казаков на сытых конях. Барак был окружен неподвижной, молчаливой толпой. Растолкав людей, Семен пробился к двери. Узнавая его, рабочие с готовностью уступали дорогу. Семен обратил на это внимание, но не понял в чем дело, только отчего-то встревожился. Слышались вздохи и всхлипывания. "Что-то случилось!" — подумал юноша. Он вбежал в барак, кинулся к перегородке и остановился, словно его толкнули в грудь. Занавеска валялась на полу. Елизавету Ивановну под руки держали две заплаканные женщины, а она вырывалась и тонким голосом кричала: — Ваня! Да Ваня же! Ва-аничка!.. Ва-а-аня!!! Семен шагнул вперед и увидел отца, который лежал, запрокинув голову, на кровати. Его тело казалось необычайно огромным, тяжелым. Посиневшее, странно незнакомое лицо было неподвижным.

Прерывисто хрипел чей-то голос:

— Пришли мы, стало быть, к оврагу. Темень кругом, дождь. Он, сердечный, Иван-то Кондратьевич, встречает нас у спуска и шепотком командует: "Внизу, товарищи, получите оружие, не расходитесь!" Собралось нас сотен до двух. Выстроились, винтовки к ноге, тут Федор Лучков вышел, речь хотел говорить. Вдруг слышим: "Руки вверх!" Оглянулись, а по краю оврага будто плетень вырос, казаки с колена целятся. А впереди есаул ихний: "Огонь по изменникам, немецким шпионам!" Это мы-то, шпионы… То- варищ Лучков, конечно, не растерялся, выхватил револьвер да в есаула трахнул, однако промазал… Тут и началось! Сверху палят, мы врассыпную, выхода из оврага нет, со всех сторон окружили… Иван Кондратьевич кого за рукав, кого за плечо — остановил! "Они, — говорит, — нас в темноте не видят, не то, что мы их! Давайте-ка кучкой, авось прорвемся!" Сделали мы, как он велел. По обрыву вскарабкались, выскочили, как черти, все с ног до головы в глине, ружья наперевес: "Ура!" Казаки растерялись, а мы — ходу в кусты! Иван Кондратьевич сзади бежал, отстреливался. Вдруг схватился за грудь и упал. Я с Федькой к нему. "Бегите, — шепчет, — товарищи, бегите, убили меня!.. Да здравствует Ленин!". И смолк, голову откинул. Подняли мы его, ну и вот… Почти все ушли, пятерых только казаки похватали! Троих ранили. А он…

Говоривший снял шапку. Зарыдала женщина и умолкла, словно задохнувшись. Семен стоял в ногах у отца. Ему было трудно дышать. Першило в горле. Хотелось откашляться, но он вдруг забыл, как это делается… Голова была пустая и звенела. Он еще не понимал, что произошло. Видел, но не понимал. Кто-то положил руку ему на плечо, он даже не почувствовал. Глаза были сухими. Услышав горестный крик матери, Семен словно очнулся. Подошел к Елизавете Ивановне, чье сморщенное мокрое лицо сделалось старым и некрасивым, нежно обнял и дрожащим голосом принялся говорить бессмысленные и ненужные слова:

— Мать, ты перестань, а? Перестань, мать!.. Перестань!

До сих пор он никогда не называл ее "мать". Обычно отец обращался так к Елизавете Ивановне, и она, услышав теперь это слово из уст сына, вместо того чтобы успокоиться, еще отчаяннее закричала, стала вырываться из Рук державших ее женщин. А тот, кого еще недавно называли Иваном Кондратьевичем, холодный и пугающе неподвижный, лежал, вытянув ноги, не умещавшиеся на кровати…