Васильковый венок - страница 22

Петруха неожиданно замолчал и уставился под ноги.

Он, видно, не мне первому рассказывал о себе и просил найти «подходящего приемыша». И, может быть, за этим же столом слышал он не одно клятвенное уверение исполнить его просьбу, но все ее запамятовали, и теперь Петруха, должно быть, просил меня скорее по привычке. И, будто заранее зная, что я тоже ничем не помогу ему, Петруха равнодушно смотрел мимо меня, ожидая, когда я уйду.

Но возвращаться обратно было поздно. Вечерняя заря уже отполыхала багровыми отсветами и теперь проступала между соснами, чтобы вскоре выгореть и заставить любого охотника приткнуться на ночлег там, где застанет ночь.

Зыбкие гати и незнакомая дорога были совсем не для ночного пути, и мне хотелось остаться здесь, разложить костерок и, кинув под голову охапку сена, смотреть, как осыпаются спелые августовские звезды.

Петруха, видимо, понял мои опасения. Новехонькое охотничье снаряжение со множеством бесполезных ремешков и крючочков, конечно, подсказало ему, что я не из тех, кто может отыскать жилье по запаху дыма, и, как о давно решенном деле, сказал:

— Ну, а теперь и спать пора.

В избушке было сумеречно. Добрую половину ее, заслоняя окно, занимала большая глинобитная печь. У другого окна, на полу, лежало плотно примятое сено, на котором, видно, ночевали припоздавшие гости Петрухи. Кивком головы ом указал мне туда же, а сам, не раздеваясь, лег на топчан, накрытый домотканым рядном.

Слежавшееся сено бесповоротно утеряло первородные запахи и мягкую зыбистость. Но я благословлял эту жесткую постель и радовался, что могу снять тяжелую куртку, расстегнуть все крючки и «молнии» на своем на редкость неудобном снаряжении.

— Не спишь еще? — неожиданно спросил Петруха.

— Нет, — охотно отозвался я, втайне надеясь на интересный разговор.

— В городе, поди, игрушек много?

— Есть, — поспешно сказал я, не зная, зачем они ему, и вдруг увидел на подоконнике деревянную фигурку глухаря, двуствольное ружье и разномерные грибы, сделанные еще неумелой, наверное Ваняткиной, рукой.

В раскинутых крыльях и вытянутой шее деревянного глухаря была лишь отдаленная схожесть с живой птицей, и все-таки я верил, что он поет и клокочет в нем неуемная весенняя страсть. Она тоже только угадывалась, будто оставляла место каждому увидеть глухаря по-своему и не спутать с одноликими целлулоидными собратьями.

Я сказал об этом Петрухе.

— Н-да, — неохотно отозвался он, сел на топчан и, раскурив трубку, тихо сказал: — И ведь какую жизнь можно поставить здесь. Любо-дорого.

Петруха будто напрочь забыл об игрушках и долго говорил, как заживет он на лесном кордоне вольно и богати-мо, как отвадит от дому «дружков-товарищей», наладит охрану лесов.

— Вона, паря, как оно повернется, — сказал он, выколачивая трубку, и неловко лег.

По тому, как неудобно подложил Петруха под голову руку, я понял, что скоро он встанет опять, закурит и будет сидеть, сцепив на коленях руки, безучастный и ко мне и к моим мыслям. В Петрухиных думах не было места ничему, что выходило за рамки его будущего «богатимого» житья.

Петруха не ждал и не хотел моих ответов.

В обговоренной с самим собой жизни ему не хватало только приемыша.

Утром Петруха угостил меня медом, огурцами, дал их в дорогу и пошел провожать. Видно, молчаливость моя и трезвое поведение обнадежили лесника, что я могу помочь ему. На развилке двух тропок он придержал меня за руку и снова, в который раз, напомнил:

— Так ты пошукай приемыша-то. Ведь найдется. В городе, в самой людской толчее живешь.

Я пообещал найти.

И пока шел по полянке, чувствовал, что Петруха так же, как вчера, когда уходила отсюда семья Марии, пристально смотрел мне вслед.

Мшистые трясины и старые гати, что кое-как держали меня летом, когда я шел к Петрухе первый раз, теперь покрылись лужами и расступались сразу же, как только я делал слишком поспешный шаг.

Я шел медленно и осторожно, но быстро выбился из сил и нетерпеливо поглядывал по сторонам, надеясь увидеть обихоженные противопожарные полосы — верный признак близости лесной избушки. А полосы, и старые, и подновленные, заваленные теперь ржавой листвой, были одинаково неприметны. И только увидев знакомые кусты шиповника, я понял, что скоро справа, у самого леса, покажется стожок сена. Он там и стоял, но был раздерган и осел на сторону.