Васильковый венок - страница 23

На полянке сиротливо торчали невыкошенные былинки, несколько столбиков распавшейся изгороди, а под вязом на месте стола белел неказистый, наспех отесанный крест.

На перекладине его чернела надпись.

Старательные, но неумелые детские каракули сообщали, что под «сим крестом покоится прах Стерхова Петра Даниловича».

Некоторые буквы почти смыло дождем, другие разбухли, и, окруженные траурной фиолетовой каймой, едва проступали в своем первоначальном виде. А дождь все шел. Капал с креста, с облетевшего вяза, с крыши избушки. Он то затихал, то усиливался, будто по старому обычаю нанялся в плакальщики на поминках Петрухи.

По краям полянки еще цвели обойденные Петрухиной косой последние ромашки. Я сорвал несколько свежих цветочков, положил их на могилу и пошел в ближайшую деревеньку.

По самому взгорку глубокого оврага большой подковой выгнулась заимка, основанная староверами-углежогами. Внуки их работали теперь на лесозаготовках и сплавляли лес. На заимке сохранились кряжистые дедовские дома. Они еще были на виду, но рядом с ними стояли дома внуков. Такие же, только светлее и просторнее. А на самом конце заимки, куда шел я обогреться и высушить одежду, привалился к пригорку маленький домик.

Я осторожно постучал в покосившуюся дверь и, не получив ответа, нерешительно шагнул в избу.

— Милости просим. Проходите, — услышал я знакомый звучный голос, и навстречу мне из кухни вышла Мария.

Все в том же цветастом платье, в каком была она у Петрухи, и все такая же ладная, она тихо поздоровалась. И по тому, как внимательно оглядела мое, видимо, запомнившееся ей охотничье снаряжение, а потом задумалась на миг, я понял, что Мария силится вспомнить, где и когда она видела меня. Но, должно быть, так и не вспомнила и, еще раз коротко глянув на когда-то внушительные, а теперь уже потертые, мокрые и оттого еще более нелепые доспехи мои, заставила снять плащ, куртку и повесила их около печи сушиться.

Как всякого захожего человека, она усадила меня за стол.

— У нас здесь по-простому, не стучатся, — как бы извиняясь, говорила она, собирая на стол скороспелый ужин.— Глушь тут. В город разве по зимнику выберешься, да и то не каждый год. ,

В избе было не богато, но чисто. И, как в любом доме, мужскую работу делали здесь у порога. Там на перевернутой табуретке сидел Ванятка и вязал мордушку. Почти не глядя, выхватывал он из большой охапки ивовых прутьев нужную вицу и сноровисто переплетал тонкой веревкой, а потом отодвигал мордушку и, совсем, как Петруха, прищурившись, внимательно оглядывал сделанное.

Пока я ел, Мария вязала. Склонившись над спицами, она неспешно рассказывала о маленьких радостях таежной жизни в короткую летнюю пору и изредка поглядывала в мою сторону.

Я боялся, что она узнает меня, и тогда уже не миновать разговора о Петрухе. А я не хотел растравлять тихую грусть пустыми и теперь уже ненужными словами сожаления, чувствуя, что буду говорить невпопад и, может быть, совсем не то, что нужно в таких случаях.

Плащ и куртка еще не высохли, а на улице сгустились сумерки, и безответный крик петуха будто предупредил, что искать заброшенную дорогу в Дубовку я опоздал и мне придется заночевать у Марии.

На широких и сейчас еще пустых полатях я облюбовал покойный, по-моему, угол. Там висели длинные пленицы лука, какие-то травы и, наверное, лежал длинный нагольный тулуп.

Мария перехватила мои вожделенные взгляды и спросила:

— Аль на полатях постелить?

— Хорошо бы, — обрадовался я, но прежде чем залезть в приглянувшийся угол, вышел во двор покурить.

Дождь перестал. Небо прояснилось. В логу, над речкой, скопился туман и медленно поднимался к избам заимки. Я сел на чистый приступок крылечка и уставился в темную глубину неба, на котором, как первые всходы, уже проклюнулись то редкие, то густые россыпи звезд.

Было на исходе время большого звездопада. С неба то и дело срывалась какая-нибудь маленькая блестка и стремительно скатывалась за лес. Потом другая такая же неприметная небожительница истаивала в воздухе, но огненные следы еще долго указывали на то место, где поблескивала сгинувшая звездочка.