Васильковый венок - страница 6

Это место было моим заповедным пристанищем, какие, верно, есть у каждого и каждому запоминаются на всю жизнь, как родительское благословение и первая любовь.

Мой уголок оказался занятым. У ручейка хлопотал Петька. Он, как и я когда-то, делал запруду и с видом очень занятого человека таскал с берега куски глины. Увидев на воде мою большую тень, он вздрогнул, бросил беремя глины, как дрова, прижатое к груди, и настороженно поднял перемазанное личико с двумя светлыми висюльками под носом. Я понял, что напугал его, и теперь Петька мучительно думает, что можно ждать от меня, готовый в любой миг сорваться и исчезнуть в прибрежном кустарнике. И пока он решал эту задачу, из-под незавершенной плотины выбился грязный фонтанчик воды.

— Петька, запруду проносит, — тихо, чтобы опять не напугать его, сказал я.

Петька наживил промоину оброненным куском глины, но вода легко вытолкнула ее. Только моя помощь спасла мельницу от окончательного разорения. Я довел плотину до проектной высоты, которая, судя по засохшим комочкам земли, доставала до раздетых корней пня, приткнул желобок— большую полую дудку пикана, и в крошечную заводь покатилась вода, образуя такие же крошечные, но настоящие суводи.

Петька держался настороженно и ни о чем не спрашивал меня. Он во все глаза следил за плотиной. И даже палка, из которой я начал выстругивать водяное колесо, вначале не привлекла его внимания. И лишь потом, когда отчетливо обозначился вал, прилип глазами к моим рукам.

— Дядь, а оно вертеться будет? — недоверчиво спросил Петька, когда я сделал колесо.

Я ждал и боялся этого вопроса. У меня слегка подрагивали руки: я очень хотел, чтобы колесо крутилось. Петька подошел ко мне и не дыша затаился у плеча.

Колесо пошло.

— Вертится! — сдавленно выдохнул Петька и, сломленный непомерным для его силенок счастьем и восторгом, забыл смахнуть предательскую каплю над пухлыми губами. Она переползла на подбородок, и сконфуженный Петька убрал ее замурзанной ладошкой.

Потом мы приделали к валу колеса гусиное перо, и наша меленка, как настоящая, стала шелестеть сытым шорохом.

— Вот, пострел, опять у воды возишься, шел бы лучше матери помочь! — грянул над нами сиплый голос Васьки. Он стоял на горке. В одной руке Васька держал тяжелую жердь, в другой — какую-то железную треногу.

Петька с готовностью подтянул испачканные глиной штаны, но я попридержал его за руку.

— Мы будем играть здесь, — сказал я.

Петька обрадованно шмыгнул носом. Васька бросил треногу и покрутил около виска рукой.

— Знать, не всегда наука-то в пользу?

Я не ответил, и Васька, как пьяный, нетвердым шагом поплелся дальше.

Петька подождал, пока Ваську заслонит невысокий ельник, и все еще несмело спросил:

— А ты, дядь, свистульки ладить умеешь?

Я сделал ему пастуший рожок-жалейку, пикульку из молодой липовой коры с несколькими отверстиями и даже вылепил рыжего петуха.

А когда в ближних лугах скопились туманные сумерки и уснули мои племянники, я принес Петьке заводной самосвал, отдал перочинный нож с несколькими лезвиями.

— За так? — испуганно спросил Петька.

— За так, — подтвердил я.

Петька растерянно похлопал себя по бокам, потом рука его нырнула в единственный карман штанишек. Оттуда он достал завернутую в клочок газеты черепушку с ярко-голубым васильком и протянул ее мне.

— Спасибо, Петька, — сказал я и спрятал черепушку в задний карман брюк, где хранились у меня потрепанные письма и полинявшая фотография курносой девушки.

Петька положил ножик в карман, но, видимо, решив, что это не слишком надежное место, зажал в кулаке, другой рукой прижал к себе машину и, то и дело оглядываясь на меня, побежал в гору.

На сеновале, где спал я, все еще держалась знойная духота, и я долго не мог заснуть. Слушал тишину с шорохами потревоженных птиц под застрехой крыши, неровный голос гармошки и сдержанный смех девчат на ближних переходах через речку.

Вскоре голоса стали слышнее: кто-то ойкнул, кто-то рассмеялся. Умолкла гармошка, и над рекой повисла тишина. Знать, вспомнили девчата старинный обычай вязать в троицын вечер венки. Побросали их в воду и ждут теперь со страхом и надеждой, как далеко уплывут они. Если не утонет — ждать девушке счастливого замужества, пойдет на дно — быть вековухой...