Васильковый венок - страница 9

— Давай знакомиться. Дема, — представился он.

Демьянов назвался.

— А по батюшке?

— Василий Гаврилович.

— Значит, так, Василь Гаврилыч: вечерняя зорька да утренняя — и баста. Нет-нет, баста! — повторил Дема, заметив недовольство Демьянова. — Вовсе бы не пошел, да приглянулись вы мне.

Эта невинная хитрость водилась за всеми дубовскими жителями. Чтобы не обидеть Дему, Демьянову следовало сейчас сдержанно поблагодарить своего напарника, а он давно забыл почти молитвенную слаженность благодарственной речи и подумал, что может лишиться так нелегко достигнутого расположения Демы. Тот выручил его сам. Он пожаловался на неотложную работу и, видать, чтобы обязательно доказать, чем жертвует ради Демьянова, потащил его во двор.

На месте старого погребка со сломанной лестницей высился амбар. К нему примыкал сарай, забранный под одну крышу с конюшней и новым погребом. Свежевырытые ямы для столбов означали границы будущего двора, раза в два просторнее того давнего, обнесенного жердями, памятными Демьянову своей непрочностью.

Изгородь, помнится, была невысокой. Сквозь тонкие и гнилые прясла, как на свое подворье, ходила в огород скотина соседей. Младшие братья и сестры Демьянова всей оравой выгоняли настырных коз и свиней, а сам он принимался на скорую руку латать большие и малые дыры.

Демьянов тряхнул головой.

Так поступал он всегда, если иной раз вспоминал о былой деревенской жизни, и она отступала. Но то ли оттого, что прошлое оказалось живучей, чем предполагал он, то ли оттого, что сохранились кое-какие следы прежнего подворья— около забора лежала поломанная прялка, на куче мусора валялся почерневший от времени пучок таволжанок, — Демьянов никак не мог обуздать свою память.

Он будто наяву увидел заплаканную мать, испуганные глаза сестер и братишек — и себя, собравшегося уехать в город. Окатило холодком сердце: вспомнились письма матери с осторожными намеками подсобить хозяйству, а он так и не собрался послать домой что-нибудь...

Демьянов еще раз тряхнул головой.

— Ну как? — нетерпеливо спросил Дема.

— А?

— Постройки, говорю, как?

— Хороши! — сказал Демьянов.

Он обрадовался, что можно отвлечься от назойливых воспоминаний — новое хозяйство заслонило все бывшее тут и, как щит, обороняло его от прошлого.

— А сколько еще поту пролить, — притворно вздохнул Дема. — Хорошо — жена помогает... Эх, легка на помине,— встрепенулся он, заметив женщину с большой корзиной на плече. — Оленой зовут, а я — Таволжанкой. С ней у меня, Василь Гаврилыч, как с цветком этим: что ни затею, все получается.

Дема пошел навстречу жене, помог снять корзину. В Алене Демьянов узнал ту молодую женщину, что советовала ему не бояться шатких переходов, и, глядя, как благодарно и недоуменно принимает она неумелую помощь мужа, сравнил статную Алену с кривоногим Демой и неожиданно позавидовал ему.

Демьянов не мог пожаловаться на свою жену. Она была хорошей хозяйкой, доброй матерью, но никогда не ходила в красавицах, с чем он никак не мог смириться, когда вышел в люди и стал появляться в обществе мужчин, у которых были красивые жены. Демьянов заглядывался на них, как загляделся сейчас на Алену. Он, как и там, на мостках, мысленно представил ее в праздничном наряде, и у него сладко заныло сердце.

«Никак помолодел», — с улыбкой подумал Демьянов, удивляясь, что и в пятьдесят лет его по-прежнему волнует женская красота.

Он внимательно наблюдал за Аленой. А она не торопясь, но сноровисто развешивала белье. И по тому, как нет-нет да и неназойливо оглядывала Демьянова, как ловко и ладно управлялась с работой, он заключил, что она ровна характером и ласкова.

Чем дольше смотрел Демьянов на Алену, тем все больше утверждался в том, что живет с ней Дема легко и беззаботно. Было в ней что-то — не то текучая плавность движений, не то на особицу спокойный взгляд, — чего не встречал Демьянов ни у одной женщины.

Алена медленно шла вдоль привязанной к столбам веревки. За ней вперевалку топал Дема. Он пытался заигрывать с ней: то, будто нечаянно, толкал жену, то норовил ущипнуть ее. Алена каждый раз удивленно оглядывалась, словно было ей это в диковинку, и нерешительно отмахивалась мокрыми рубашками.