Вечерний свет - страница 61

Тем не менее я старался сосредоточить все свое внимание на том, что творилось вокруг. Я думал: тебе удалось стать очевидцем великого и редкостного события — увидеть своими глазами умирание смерти. Истомленный жарой и радужными надеждами, я уже воображал, как море жидкого цемента, словно поток лавы, выбрасывающий языки огнедышащей, быстро застывающей массы, затопляет все эти развалины, мертвые зоны, могилы, сломанные фонарные столбы и обезглавленные памятники, будто застилая их покрывалом — фундаментом нового города.

Среди всех этих перемен сам я остался прежним — вдруг вспомнил о поставленной самому себе цели и заторопился. Я подозвал такси и сказал, куда ехать. Сердце забилось от волнения, как только я подумал, что, в сущности, спешу на тайную встречу в городе, где никого не знаю, где никогда прежде не бывал. В день приезда я уже проехал по Варшаве, чтобы составить себе представление о разрушениях и ходе восстановительных работ. Пересек кварталы бывшего гетто, через стекла машины видел слева и справа от себя кучи щебня, видел и памятник погибшим, воздвигнутый на квадратном постаменте. И теперь, вновь пускаясь в путь, я пытался восстановить в памяти расположение этих кварталов и обнаружить хоть какие-нибудь из запомнившихся мне ориентиров на мертвых улицах, несущихся навстречу. Но слепящие потоки солнечного света, заливавшие все вокруг, будто намеренно водили меня за нос — всякий раз оказывалось, что я опять ошибся; в результате я совершенно растерялся и не мог понять, где нахожусь. Эти козни освещения, это коварство атмосферных явлений почему-то вызвали у меня тупую и неотвязную злость на самого себя. Кажется, в эту минуту я уже готов был ехать куда глаза глядят, безвольно развалившись на сиденье машины, а то и вообще отказаться от своих планов. И если я все же велел шоферу остановиться и расплатился с ним, то, вероятно, лишь ради того, чтобы доказать самому себе, что еще способен на что-то решиться. Только когда шум отъехавшей машины совсем заглох вдали, я понял, что стою в каких-нибудь ста метрах от постамента с памятником, высящимся у входа в бывшее гетто.

Я спустился по улице, ведущей к памятнику, — улице, которая казалась мертвой в самом прямом и полном смысле слова. Гранитные плиты, которыми был некогда выложен тротуар, валялись вокруг выломанные, вздыбленные и искромсанные взрывами. Эта улица, вьющаяся между кучами щебня, словно по дну оврага глубиной в два-три метра, видимо, была единственной дорогой в гетто. Беспокойство и раздражение, до тех пор попеременно владевшие мной, сменились теперь лихорадочным возбуждением и даже удовлетворением, я вдруг ощутил нечто вроде злобного торжества над обстоятельствами, сговорившимися было воспротивиться моим планам. «Вот так-то, — злорадно подумал я, словно возражая кому-то и в то же время чувствуя, как в душе начинает шевелиться легкое недовольство самим собой, — вот так-то, я все же добрался». Я и впрямь стоял у самого памятника, высеченного из темного гранита, но казавшегося бесцветным в слепящих лучах жаркого солнца — словно белесое пятно на слепом фотоснимке. Впервые я видел памятник так близко. Солнце стояло как раз в зените. Группа повстанцев, выступающих вперед словно из пролома в скале, в отвесных лучах солнца казалась только что вышедшей из преисподней; так и виделось адское пламя, пробивающееся из-за их спин. Вся эта глыба строгой, сужающейся кверху формы была похожа на пирамиды, которые праотцы погибших воздвигали для чужих фараонов; но самим борцам она казалась, наверное, вратами из ада, к которым они прорвались сквозь тысячи мук, и теперь пустые глазницы их окаменелых лиц взирали на открывшуюся им пустыню. Может, все было как раз наоборот: вот они бросили последний взгляд в пустоту, сейчас камень опустится за ними, и не останется ничего, кроме гладкой скалы, за которой бушует адский огонь. Я все стоял и не мог оторвать взгляда от этих фигур, с непреодолимой силой увлекающих меня назад, в пучину лет, освещенных этим пламенем.

Над городом все еще висело раскаленное марево, хотя небо, только что казавшееся белесым от зноя, начало понемногу темнеть. Стрелки показывали уже пятый час.