Вечный всадник - страница 35

— И у нас тоже, — улыбнулся Васьков, — не только в столице!

Стюардесса пригласила пассажиров в багажное отделение. Уставший от полета Васьков начал разминать руки:

— Апельсины везу. Две сумки. В прошлый раз взял бананы, совсем зеленые. Думал, дойдут, а они так и не дозрели, пришлось выбросить. Деньги жаль, и еще заметь, что у них тоже подхалтуривать стали. Видимо, посрывали эти бананы в конце квартала! Эх-ма!

— Да, — вздохнул Лешка, — трудности развития, но они с ними справятся быстро.

— Почему? Бывал там?

— Не был, но по телевизору видел, как они танцуют. Лихо. Двигают всем телом. Энергии у них много. Должны хорошо работать. И женщины там красивые, ловкие… И если бы не Зинка…

— Ну и фантазер ты, Кубыкин!

— А что? Влюбиться можно. Вполне. И вообще у них благодать — тепло, фрукты висят на деревьях, природа красивая, я бы там погулял, нормально.

— И с Зинкой покончил?

— С Зинкой? Что вы?! Никуда мне от нее не деться. Это я нафантазировал ради шутки. А мир посмотреть охота, узнать, как люди живут, что создали, о чем думают.

Лешка полез в карман за квитанцией от багажа и вместе с ней вынул билеты на хоккей. «Ну и завертелся ты, брат! — поразился Лешка. — Даже пропустил игру с канадцами! Как сыграли наши? Должны выиграть!» Лешка представил себе выезжающих на лед наших хоккеистов в ярких рубашках и блестящих шлемах, они осторожно пробовали лед коньками, как бы примеривались к нему, а в это время противники сгрудились в раздевалке вокруг тренера и, мрачно жуя резинку, наверно, вынашивали коварные планы; за хоккеистами неожиданно появились тоже наши — ребята с буровой, эксплуатационники, строители и другой нефтеярский народ в грязных рабочих робах, затем выскочил на лед сияющий Вощихин в бархатном костюме, как манекены заскользили по матовой поверхности Вика и Нина Павловна, за ними бойко запрыгал журналист, кокетливо проехала Зинка; обнявшись и о чем-то разговаривая, проплыли Тихонов и известный композитор; за ними заскользила по льду странная на вид, но обаятельная пара — юная студентка и немолодой, но бодрый писатель; осторожно, стараясь не поранить лед, прокатился Пряжников; в углу катка в стороне от людей крутился Петька Молчун. И вдруг Лешка обомлел и расширил глаза. Он увидел самого себя. Пытаясь догнать Зинку, мчался Лешка Кубыкин в черном пиджаке, с ярким галстуком на груди, с торжественно улыбающимся лицом. Под прожекторами Лешка лучше разглядел себя и понял, что в одежде и прическе подражает Сергею Вощихину. И выглядит одним из вариантов этого певца, и даже не вторым, третьим, а тысячным. Лешка снял пиджак, отвязал галстук, растрепал приглаженные волосы, убрал трафаретную улыбку и покатился к Зинке. Она удивленно, но внимательно посмотрела на него, вроде заметила в нем что-то особенное, свойственное только ему лично. Лешка разбежался, набрал максимальную скорость и оторвался ото льда, совершая немыслимый и неизвестный доселе самым опытным фигуристам высоченный прыжок. Зал ахнул, открыла рот Зинка, и глаза ее от изумления полезли на лоб. Лешка парил в воздухе мгновение, но оно показалось ему прекрасной вечностью, а когда он опустился на лед, зрители встретили его ревом восторга, и больше всех хлопала Зинка, от радости подпрыгивая и крича: «Ку-бы-кин! Ку-бы-кин!» У входа на каток остановилась довольная удачей внука бабушка, положила на бортик катка дрожащую руку. Тут хоккеисты начали предматчевую разминку, и все находившиеся на льду люди перемешались, потом закружились в пестром хороводе, быстрее и быстрее, их стало трудно различить. «И те наши, и эти наши», — подумал Лешка, стараясь узнать пролетавшие мимо него фигуры.

— Чей рюкзак?! — услышал Лешка сердитый женский голос, и каток мгновенно растаял в его сознании.

Получив вещи, Лешка вышел из аэровокзала и сразу попал под сильнейший порыв ветра, но не согнулся, только стал к нему боком и двинулся к остановке автобуса, где стояли люди — и, видимо, давно. Они потирали замерзшие щеки, переминались с ноги на ногу и не обратили особого внимания на подошедшего Лешку, но молча приняли в свою компанию, и ему среди людей не таким резким показался ветер, и на душе стало теплее, сквозь рев ветра к нему прорывалась песня, в которой были гул буровой и пение птиц, радость и боль, разочарование и надежда, то, из чего слагается жизнь.