Венец Девы - страница 3

  За окном Себастьян увидел зеленую карету, кузов ее был обшарпан, а на двери красовалась полустертая эмблема фирмы, в которой работал отец Себастьяна. И хотя повозка была в ужасном состоянии, мальчику она понравилось. В карету были упряжены две лошади, одна - каштановая, другая - гнедая. Та, что гнедая была упряжена слева и казалась более нервной, нежели правая - каштановая - к окну ближайшая; последняя кобыла и вела повозку. Каштановая понравилась мальчику куда больше гнедой, он мысленно пообещал себе, что когда вырастет непременно заведет себе именно такую лошадь. Себастьян мечтал стать исследователем, как и таинственный "К", чьими рассказами он зачитывался. Извозчика Себастьян не увидел, тот как раз поднимался на крыльцо.

  Вскоре по приезду кареты послышался спешный стук подошв по лестнице - это со второго этажа на первый спускался Феликс. Звук папиных туфель и неповторимую манеру отца ходить, Себастьян без труда узнал бы среди шагов тысяч других людей. Передвижения Феликса по родному дому напоминали метания мыши, окруженной мышеловками. Любое неверное движение Феликса могло закончится для него скандалом. Он это знал и потому был крайне осторожен. Но даже так избежать ссоры с женой у Феликса не всегда получалось. Чтобы знать, если не о всех, то хотя бы об основных пунктиках своей супруги, нужно жить рядом с ней, или как минимум проводить гораздо больше времени в ее обществе, чем Феликс мог себе позволить и хотел.

  Буквально на мгновение нервное лицо отца мелькнуло в дверном проеме. Себастьян только и успел, что взглянуть на Феликса, прежде чем тот ушел. Отец выглядел скверно, как и всегда перед долгим путешествием (и непонятно, то ли его так от предвкушения трудной дороги разбирало, то ли от пребывания дома, предшествующего ей). В белокурых волосах Феликса за последнее время поприбавилось седины; морщин на лице стало больше и только яркие голубые глаза оставались такими же, как и в молодости. По глазам Себастьян отца и помнил, остальные черты папиной внешности после долгой разлуки бывало почти полностью стирались из памяти мальчика, но глаза, - глаза отца Себастьян помнил всегда.

  Прежде чем Феликс ушел, его взгляд невидяще скользнул по гостиной, в том числе и по сыну, но не задержался на нем. Увидев отца, мальчик хотел было броситься к нему в объятия, но пустой взгляд остановил его. А спустя мгновение отец исчез. Феликс искал Марию и ее одну хотел видеть, или, вернее, не хотел, но должен был.

  Белинда вновь села за фортепьяно и принялась наигрывать мотив, простенький, но зато - свой собственный. Мотив был грустным, - обстановка располагала.

  В расстроенных чувствах мальчик, понурив голову, подошел к выходу из гостиной. Возле двери он остановился и, прислонившись к косяку, принялся слушать разговор, происходящий между отцом и матерью. Так как коридор на первом этаже дома делился на внутренний, соединяющий помещения в доме, и внешний, предшествующий внутреннему, так сказать, "предбанник", а между этими двумя коридорами была толстая дубовая дверь, сейчас запертая, - расслышать что-либо, доносящееся оттуда, было крайне трудной задачей. Еще больше дело усложнялась тем, что отец и мать Себастьяна, по крайней мере поначалу, говорили шепотом, а потому первое время лишь обрывки фраз доносились до уха мальчика. Себастьян почему-то принял эту попытку родителей скрыть взрослые темы от невзрослых членов семейства на свой счет. Он вообще очень часто принимал на свой счет то, что к нему никак не относилось. Первое время родители действительно старались говорить потише, непонятным оставался только их мотив. Было ли то сознательной попыткой уберечь детей от преждевременного взросления, стыдом, или, может быть, они просто соблюдали некие правила хорошего тона, - правила приличия, которые все "благополучные" семьи привыкли соблюдать безоговорочно и не привыкли рассуждать об их целесообразности. Как бы то ни было, говорить тихо у родителей получалось недолго. Очень скоро в разговоре Марии и Феликса начали проскальзывать агрессивные нотки - этакие отдаленные всполохи молний - верные предвестники бури. Себастьян отлично знал эти нотки и вздрагивал каждый раз, когда слышал в голосе матери раскаты грома. Куда чаще мать злилась, отец же в ссорах в основном был жертвой. Феликс, впрочем, также был виновен в этих ссорах, не меньше, а в чем-то даже больше Марии. Только виновен он был по-другому, - виновен так, как даже сам не мог понять.