Ветры Босфора - страница 32

Между двумя бокалами доброго вина Казарский, наблюдавший за лицами всех, окончательно утвердился в догадке: сегодняшний вечер - смотрины. Татьяна Герасимовна показывает матери и брату своего будущего мужа. Взволнована: одобрят ли родные ее выбор или нет? Решительна: чего бы мать с братом ни сказали, выбор сделан! Все трое ждут, когда Стройников объявит всем присутствующим об их с Татьяной Герасимовной решении соединить судьбу.

На лице Казарского заблудилась улыбка, он не замечал ее. Он смирил себя. Что ж делать-то? Умная, красивая женщина сидела рядом. Шуршал жесткий шелк ее юбки. Она советовала Казарскому взять золотистый бочок индейки, так славно прижарившийся. Ее рука в движении задевала его руку. Она была к нему так внимательна, так внимательна, что ему в пору было завидовать самому себе. Но он знал, Татьяна Герасимовна никогда не улыбнется ему так, как улыбается Семену Михайловичу Стройникову. Нет у нее для него, Казарского, такой улыбки.

Майор- артиллерист тоже понял: смотрины. Опустил голову к бокалу, аппетит потерял. Все не по нему, водит с надсадой шеей в тугом воротнике, -ворот мешает.

Было только не понятно, чего Семен Михайлович тянет? Видит, все ждут…

- Поди, султану Махмуду плохо ныне, - проговорил задумчиво Стройников. - И гарем не радует.

- Вы удивительно точно угадали! - кивнул Лазутин. - В Петербурге ходят разговоры, что молодой султан на глазах стареет! Сведения, поверьте, из очень-очень-с точных источников. У Махмуда обозначилась даже каменная болезнь, ровно у старика. Камни в почках…

- Н-ну, - возразил Стройников, усмехнувшись, - камни в почках это у нас, простых смертных, быть могут. У государей, поди, так не камни, а алмазы.

- Знаете, какой алмаз у Махмуда на чалме? - расхохотался Лабутин. - Во-о!…

И взглянул на Стройникова так же недоуменно, как Казарский: «Что же ты, брат, тянешь-то?» Майор ожил. Пытался врезаться в разговор. Запоздало пытался все что-то рассказать из своей жизни. Казарский понял, что в доме Воздвиженской майор гость частый. Что дом тепел не без его стараний. Что, небось, Дуняшка и забот с дровами не знает. Что майор давно уже примерил себя и к молодой хозяйке, и к этому дому. Что Стройникова, появлявшегося редко, по какой-то слепоте, по наваждению какому-то всерьез не принимал. И что теперь, осознав промах, изо всех сил пытался вернуть себе козыри в своих видах на Татьяну Герасимовну. У майора была привычка начинать каждую фразу с присловья: «Я говорю». Не заикавшийся в начале вечера, майор, хмурый, упрямый, стал заикаться. И от того сердился еще больше. Рассказывал еще что-то, верно, и в самом деле любопытное. Сбивался, багровел, начинал опять и опять с упорством батареи, наладившей обстрел: «Я го-о-рю…» «Вот я го-о-рю…» Получалось: «Я горю…» «я горю…» Все за столом переглядывались. Это его «я горю» смешило. Становилось все более шумно, весело. Одну деликатную Марию Дмитриевну беспокоило, не обидят ли слишком веселые взгляды майора? Казарский заспорил с Лазутиным о сроках окончания войны. Лазутину казалось, что хотя взятие Сизополя и авантюра Кумани, а победа - если, конечно, удастся удержать Сизополь - недалека! А Казарский доказывал, что турки еще сильны, что одним Сизополем их с ног не собъешь. Мария Дмитриевна, лицо в лицо со Стройниковым, тихим голосом рассказывала ему про свое житье-бытье с мужем в Николаеве. Татьяна Герасимовна, сияя, через стол смотрела на них, вслушивалась: «Видишь, мама, я тебе говорила, Семен Михайлович тебе понравится!» И все вклинивался в разговор то Казарского с Лазутиным, то Марии Дмитриевны со Стройниковым майор: «Я что-о го-о-рю…» «Вот я и го-о-рю». Все косились на него весело и перемигивались. Наконец ему удалось заставить всех слушать себя:

- Я вот го-о-рю, победы на море только тогда победы-с, когда войска на берегу в образцовом порядке. А если, я го-о-рю, господа, на берегу не батарея, а кабак-с, победа на море всего фейерверк-с, я го-о-рю. Постреляли, огня-дыму напустили, а где потом укрыться, если берег ненадежный? Вот всю победу моряки, я го-о-рю, и профукают, если батарея на берегу не защитит их. - Майор перевел дух, и после спада в голосе продолжил с новым подъемом: - Я и го-о-рю, господа, где кому служить, в море у карронад, или на берегу у батареи, на то, господа, есть высочайшая его величества воля-с! Потому государь-император, я го-о-рю, награждая флот, никогда не обходит щедротами артиллерию. Я го-о-рю…