Византия в европейской политике первой половины XV в (1402–1438) - страница 15
. Сигизмунду они одновременно должны были служить дополнительным инструментом в его стратегических целях[123]. Но различие во взглядах на преодоление схизмы, возможно, помешало формированию общей политики по отношению к Венеции.
Мануил II, вернувшись в Константинополь, в тот же день, 25 марта 1416 г., отправил еще одно письмо Фердинанду Арагонскому[124]. Император писал о своем прибытии в столицу, о том, что обнаружил в добром здравии всех членов своей семьи, и просил короля сообщать ему новости. Подробнее обо всем остальном посол должен был сообщить устно[125]. В том же 1416 г. король Фердинанд скончался. С его преемником Альфонсом V Византия не унаследовала прежнего характера отношений[126].
Подводя итог, необходимо указать на то, что контакты византийского императора с правителями Арагона носили явно дружественный характер, и сам Мануил II не раз подчеркивал это. Оттого их результаты могут показаться более чем скромными. Заверения в дружбе, подкрепленные небольшими финансовыми пожертвованиями со стороны Арагона, — вот, пожалуй, и все, что можно отнести на их счет.
Анализ отношений Византии с Венецией, Венгрией и Арагоном позволяет сделать главный вывод: европейские государства не сумели использовать шансы, появившиеся после битвы при Анкаре в 1402 г. Несмотря на дипломатические усилия империи, так и не удалось создать даже подобия антитурецкого альянса, способного поставить заслон возрождению османской державы и ее наступательного потенциала. С середины 20-х гг. XV в. острота турецкого вопроса резко усиливается. В это же время происходит существенная корректировка внешнеполитических ориентиров Византийского государства.
2. Церковная уния как средство византийской дипломатии
2.1. Византийская внешняя политика в поисках новой парадигмы (1410–1431)
Период, продолжавшийся примерно два десятка лет после битвы при Анкаре, условно можно назвать периодом светской дипломатии в отношениях Византии с Западом. Эти отношения почти не затрагивали такой традиционный и непростой вопрос, как церковная уния. Эпизодические контакты на этой почве, как будет показано далее, не были строго нацелены на постановку и поиск решения данной проблемы. На протяжении 20-х гг. XV в. ситуация постепенно менялась. Политические контакты с латинским миром все больше переходили в церковно-религиозную плоскость. Однако должно было пройти какое-то время (до 30-х гг.), прежде чем уния стала доминирующей задачей византийской внешней политики.
2.1.1. К постановке вопроса
В истории политических взаимоотношений Византии и Запада значительную роль играл церковный вопрос. После того как в 1054 г. раскол христианской церкви стал свершившимся и необратимым фактом, на Востоке и на Западе время от времени раздавались голоса в пользу объединения двух церквей. История раскола была историей попыток его преодоления. Лионская уния, заключенная в 1274 г., стала первым пробным шагом. Ее провал на долгое время охладил стремление сторон к поискам компромисса. Однако со второй половины XIV в. в византийском обществе наблюдается заметное усиление прозападной ориентации. Латинофильские настроения постепенно охватывают часть интеллектуальной элиты империи[127]. Одновременно этот вопрос занял прочное место во внешней политике Константинополя.
Проблема церковной унии, ее актуализация в разные периоды всегда имела под собой политическую подоплеку. «Идея унии была, по сути дела, идеологической вуалью, прикрывавшей развитие политических связей Византии как с римским папой, так и с западными странами в целом»[128]. Не секрет, что Лионская уния являлась, по существу, выражением временного альянса между империей и папством, призванным защитить государство первых Палеологов от агрессивных поползновений западных держав. В XIV–XV вв. эта проблема подогревалась стойким убеждением многих византийских государственных деятелей и интеллектуалов в том, что только военная помощь Запада даст империи дополнительную возможность противостоять турецкой экспансии.
Религиозная проблематика в этой ситуации приобретала ярко выраженную политическую окраску. Это справедливо и по отношению к Западу, так как средневековое папство обладало всеми чертами политического института. Одним словом, переговоры о церковной унии носили не религиозный, а ярко выраженный политический характер, поэтому инициатива в этом направлении всегда проистекала не от патриарха, а от императора. Когда он обращался к папе, то видел в нем не столько наследника св. Петра, сколько сюзерена по отношению к западным государствам