Византийский сатирический диалог - страница 2
Триефонт: Ты, друг Критий, перечислил все подвиги Зевса, а теперь, если угодно, послушай меня: не он ли из-за своей похотливости не обращался то в лебедя, то в сатира, то даже в быка?[16] Если б он живехонько не взял на спину ту свою потаскушку[17] и не уплыл по волнам, — как пить дать, попал бы твой громовержец и метатель молний в упряжку к пахарю и, вместо того чтобы метать небесный огонь, корчился бы под ударами стрекала. А разве не зазорно богу с эдакой бородищей бражничать по двенадцать дней кряду с чумазыми, сумрачными эфиопами[18] и в подпитии возлежать у них. А про историю с орлом на Иде[19] и про способность любой части тела — срам даже говорить — беременеть![20]
5. Критий: Неужели нельзя, милый Триефонт, поклясться прославленным врачом и предсказателем Аполлоном?
Триефонт: Ты думаешь об этом лжепророке, некогда сгубившем Креза, а вслед за ним — саламинцев[21] и огромное множество других людей, который всем дает двусмысленные предсказания?
6. Критий: Тогда, может быть, поклясться Посейдоном? Он держит в руке трезубец; зычно и грозно, словно из девяти или десяти тысяч уст, раздается в бою его клич, и, кроме того, он зовется землеколебателем.
Триефонт: Ты о том распутнике, который некогда соблазнил дочь Салмонея, Тиро,[22] и по сей день не оставляет своих забав? Это он — ходатай и заступник всех развратников. Ведь когда Арес попал в ловушку и вместе с Афродитой не мог избавиться от крепчайших сетей,[23] все боги молчали от стыда при виде этого прелюбодеяния; один конник Посейдон[24] распустил нюни, точно малое дитя из страха перед учителем или старая баба, сбивающая с пути честную девушку. Он уговорил Гефеста отпустить Ареса, и тот хромой демон[25] из почтения к сединам бога развязал оковы. Так что Посейдон — прелюбодей уже потому, что потворствует прелюбодеям.
7. Критий: А как Гермес?
Триефонт: Не хватало только этого мерзкого раба похотливого Зевса, самого блудливого из всех блудников!
8. Критий: Я уже знаю, что Ареса и Афродиту ты отвергнешь, раз ты только что обвинил этих богов в тягчайших преступлениях: оставим их. Я предложу тогда Афину, деву-воительницу, грозную губительницу гигантов с головой Горгоны[26] на груди. Неужели ты и о ней скажешь что-нибудь дурное?
Триефонт: Скажу и о ней, если ты станешь отвечать!
Критий: Спрашивай, Триефонт, что хочешь!
Триефонт: Ответь, друг мой, что за польза от Горгоны и для чего богиня носит ее на груди?
Критий: Для устрашения и для отвращения опасностей; Афина с ее помощью вселяет во врагов ужас и клонит победу, куда пожелает.
Триефонт. Так, значит, Совоокая[27] необорима только благодаря Горгоне?
Критий: Конечно!
Триефонт: А почему же тогда мы, желая стать непобедимыми, подобно Афине, сжигаем бедра быков и коз не Горгоне-избавительнице, а богам, которым она дарует силу?
Критий: Горгона, Триефонт, не может, подобно богам, оказывать помощь издалека, но хранит только того, кто носит ее на себе.
9. Триефонт: Почему же? Растолкуй мне; ведь ты в этом человек сведущий и искушенный, а я ровно ничего не слышал о Горгоне, кроме имени.
Критий: Она, друг мой, была смертной девой, прекрасной и пленительной. И только когда благородный юноша Персей, прославленный чародейством,[28] заколдовав ее, коварно обезглавил, боги завладели ее головой для отвращения опасностей.
Триефонт: Отлично! А я никогда и не подозревал, что богам бывает какой-нибудь прок в людях! Что же Горгона делала при жизни? Без стеснения предлагала себя на постоялых дворах или грешила потихоньку и выдавала себя за девушку?
Критий: Что ты! Клянусь Неведомым богом,[29] чья статуя стоит в Афинах, она оставалась девой до самой смерти.
Триефонт: Значит, если обезглавить девицу, то голова ее станет для всех пугалом? Я знаю десятки тысяч девственниц, которых расчленяли по косточкам на острове волнообъятом, что Критом издревле зовется;[30] приди мне это раньше на ум — представляешь, милый друг, сколько Горгон я привез бы тебе с Крита?[31] Я сделал бы тебя непобедимым воителем, а поэты и риторы куда больше Персея превозносили бы меня за то, что я отыскал их такую пропасть.