Во власти (не)любви - страница 37

Это было неправильно! Зря, зря, зря… Она не должна была этого делать, и пусть бы не выполнила условие дурацкого спора, пусть Делиль потом замучила Джин своими насмешками, рассказала всем, что Моранте не держит слова…

Что угодно — только не этот муторно-сладкий поцелуй, только не ошеломленно- счастливые глаза Вацлава Кнедла, только не жутковатое ощущение, что этим поцелуем Джина только что подписала себе смертный приговор.

К чертям собачьим этот спор, к чертям и Торстона Горанова, и выступление на семинаре, и постылого Бунина с его невротиком Митей, который из-за неразделенной любви выстрелил себе в рот, а еще этого странного, до дрожи странного Вацлава Кнедла, в тихом омуте которого, возможно, обитают самые страшные чудовища ада.

Нельзя дать отразиться своим мыслям на лице. Это она точно знала. Ни слова не говоря, Джин, взмахнув волосами, как в рекламе шампуня, отвернулась от Кнедла и, слегка покачивая бедрами, пошла прочь.

Да, она уверенная в себе, легкомысленная, насмешливая красотка, которая так запросто может подойти к аутсайдеру академии и свысока подарить ему свой божественный поцелуй. Лишь поцелуй, не больше.

И никогда больше. Никогда.

ГЛАВА 11

Вожделение

Около калитки был припаркован голубой минивэн, а это значит, что нелегкая принесла Круля. Мерзкий эскулап постоянно наведывался в дом Кнедла, дабы Джина получила свою дозу вефриума. И каждый раз она вздрагивала, видя, что на улицу свернула его машина. Казалось бы, ко всему можно приспособиться, но Джин никак не могла привыкнуть, что в ее грудную клетку каждый божий день со всей дури всаживали длиннющую иглу.

Круль, не особо довольный тем, что она избежала химзаводов, делал все, чтобы и без того неприятную процедуру стала максимально болезненной и долгой. А главное — препарат действовал, подавляя в ней вампирскую природу. И в один из дней Джин с ужасом поняла, что не может вспомнить не только вкус крови, без которой она не мыслила жизни ранее, но и свой вампирский талант, который с рождения был частью ее. Некоторые вампиры не любили доставшуюся им способность, или относились ровно, но Джин всегда обожала свой дар и применяла его с огромным удовольствием, как на себе, так и на других.

Вечером, в своей спальне (которая, разумеется, не запиралась на замок), она попыталась вызвать талант и немного видоизменить свое нижнее белье, сделав его не таким грубым и уродливым. Но дар не откликнулся — у Джин не получилось ровным счетом ничего, как она ни старалась. Этого нужно было ожидать, сверхспособности есть у вампиров, а она сейчас уже больше человек, нежели вампир… И это осознание, осознание того, как ее ломают, легло на Джину таким тяжелым грузом, что она свернулась калачиком на крошечной постели в своей узкой комнатенке, и заплакала так же горько, как и в тот день, когда узнала о гибели отца.

Теперь в республике Догма медленно гибла она сама.

Она, Джина Моранте. Ее уверенность в себе. Ее Я.

Она понимала, Круль лишь исполнитель, и за тем, что с ней делают, стоит множество людей — от ученых, которые разработали препарат, до пестуньи Магды, которая непосредственно применила его на практике — с Джин, но в ее голове вефриум прочно ассоциировался именно с эскулапом Крулем.

Сегодня эскулап был не один — вместе с ним из машины вышел невысокий плотный мужчина лет под шестьдесят. У него были распущенные до плеч вьющиеся седые волосы, гладко прилизанные на черепе, орлиный нос и выдающаяся шерстяная кофта, демократично накинутая поверх песочного цвета рубашки. Этот пенсионерский прикид мог обмануть кого угодно, только не Джин — у мужчины были острые светло-серые глаза, напоминающие глаза хищной рыбы, обитающей в глубине ледяных вод. И лицо… Смутно знакомое, вот только откуда, Джина вспомнить убей — не могла.

Комиссар Кнедл лично вышел навстречу дорогим гостям и это наводило на мысль, что дядечка в вязаной кофте ох как непрост, а когда Доротка и Вафля поспешили в прихожую, чтобы замереть с молитвенно сложенными руками и склоненными головами, Джин в этой мысли окончательно утвердилась. И встала в ту же позу рядом с Вафлей.