Во вторник на мосту [СИ] - страница 5

— И долго действует твоя травка? — щурится он. При свете шрам видно куда лучше, вплоть до тоненькой ниточки вспухшей кожи на веке, но не похоже, что бы это его смущало.

— Я не курю, — отметаю такое предположение, нервно облизнув губы — ещё сладкие от пудры. Вроде как надо бы и разуться, но странное оцепенение не дает пошевелиться. Я чувствую все внимание Коршуна, направленное на меня, и оно, если признаться честно, не дает даже ровно дышать.

— То есть это — твое нормальное состояние?

— Вполне.

— Не густо, — угрюмо докладывает он.

— Как есть.

Мужчина берет паузу. Глядит на меня с интересом, но в то же время с издевкой. Даже не завуалированной. Опирается спиной на дверь.

— Если я сейчас уйду, вены не перережешь?

Я наконец-то могу снять обувь. Тепло квартиры постепенно, но возвращает мне способность двигаться. Вешаю в шкаф пальто, когда, не оборачиваясь, говорю ему:

— Уйди и узнаешь.

Мгновеньем позже я чувствую на плечах руки. Руки с длинными пальцами и неожиданно твердой, едва ли не мозолистой кожей.

Он говорит так же нагло, как я, и даже псевдо-ласковым голосом. Шепчет на ухо:

— Только попробуй.

Я загадочно улыбаюсь. Я испытываю его.

Дожидаюсь, пока выпустит, и, пожав плечами, ухожу в направлении ванной. Мужчина, не снимая обувь, идет за мной. Разница — в два шага. Не верит. Правильно.

В безмолвном ожидании он замирает у дверного косяка, когда я роюсь в ящичках уборной, ища то, чем надеюсь поддразнить его. Тампоны, ватные шарики… а вот и они.

Станки.

Моя сдержанность и потерянность уходят. Мое недоумение, моя истерика уходят. Я вижу только темно-зеленые глаза — распахнувшиеся, с расширившимися зрачками, — когда притрагиваюсь бритвой к коже. Тоненькая алая полоска является отражением цвета, каким окрашивается и лицо моего коршуна. Я была права, он багровеет, когда злится…

…В итоге незнакомец остается. Он остается со мной и на удивление четко и слаженно, как истинный доктор, перевязывает мое пострадавшее запястье. В некоторой прострации я сижу на синем пуфике перед зеркалом, глядя на его действия и нахмуренное лицо. Не могу осознать, как решилась сделать то, что сделала. Шутка могла выйти плачевной…

— Доктор? — робко зову я.

— Сэр, — исправляет он достаточно резко.

— Сэр, — едва ли не сквозь слезы проговариваю, сглотнув несвоевременный всхлип, — жить буду?

— Куда ты денешься, — он закатывает глаза, думая, что не вижу. Но я вижу. И шрам тоже.

— А свое имя Сэр мне скажет?

— Оно тебе много не даст, — он завязывает подобие бантика на моем бинте, поднимаясь с колен. Стряхивает с брюк невидимые пылинки. Теперь я знаю, что под пальто был голубой пуловер и темно-серые джинсы.

— И все же?..

Он пронзает меня недоверчивым взглядом. Колючим и болезненным, своим фирменным, как я уже усвоила. Но потом, заметив перебинтованное запястье, чуть-чуть смягчается:

— Эдвард.

— Красивое имя, Сэр, — смаргиваю проклюнувшуюся — впервые за последние дни — соленую влагу, прикусив губу. Смотрю на него снизу вверх. Это, похоже, цепляет.

— А твое имя часом не Спорщица?

Юмор? Это уже лучше…

— Белла, — я не делаю из этого тайну. И спектакль не делаю. Если хочет знать, пусть знает.

— Где твой муж, Белла?

Не тот вопрос.

— В шкафу мужские вещи — я искал бинты, — объясняет он. Присаживается на подлокотник кресла и ждет ответа. Я уже поняла, что не имею право оставлять Коршуна без него.

— Он умер. Они оба. — Голос не дрожит — хороший знак.

— Оба?

— В шкафу вещи брата.

— Жаль, — коротко отзывается Эдвард. Особого сожаления, конечно, не испытывает. Ради приличия говорит.

— Не очень…

Я обрываю эту тему. Я встаю и предлагаю ему чай с печеньем — единственным, что осталось из съестного на кухне. Не знаю почему, но мужчина соглашается, пусть и недоверчиво поглядев на меня. Сидя за кухонным столом и вертя в руках сервизную чашку, с интересом рассматривает её рисунок.

— Колокольчики?

— Ага.

Улыбается. Проводит пальцем по хрупкому цветку, изображенному акриловыми красками.

— Бордовые?

— Творческий вымысел, — виновато опускаю голову, поглубже вдыхая жасминовый аромат горячего напитка. Я продрогла. — Со мной бывает…

Через двадцать минут Эдвард меня целует. Уже не за столом, уже — в постели. Целует, аккуратно минуя свежие бинты, снимая розовую блузку. Его умелые пальцы с легкостью справляются с пуговицами.