Во вторник на мосту [СИ] - страница 6

Я не сопротивляюсь, а даже больше — хочу этого. Хочу, потому что не вижу границ сегодня. Я будто в полумраке, я будто лечу, как мотылек, на крохотный свет — на него лечу. Обожгусь или нет — неважно. Мне и так больно. Мне всегда больно. Что же отказывать в удовольствии?..

— Поцелуй меня, — срывающимся на шепот голосом прошу его, обеими руками держа лицо, глядя в зеленые, полыхающие ожиданием глаза, — пожалуйста, поцелуй меня…

Он целует. Мне становится легче дышать.

— И туда… — изгибаюсь дугой, когда, оставив в покое губы, мужчина спускается к низу живота. Расправляется и с юбкой, — и туда, Эдвард…

Получаю ещё один поцелуй, куда более ощутимый. Несдержанно стону.

Теплое тело, прижимающееся к моему, твердое, безопасное… руки, обнимающие, прячущие меня… время от времени затуманенные страстью глаза с поблескивающими огоньками похоти и тихие слова, взрывающие все вокруг каскадами пламени…

«Желанна», «красавица», «возьму тебя»…

Я улыбаюсь. Искренне, широко, расслабленно — так, как никогда. И киваю, выдохнув:

— Бери…

Я знаю, чего хочу, — кого хочу. По крайней мере, сегодня. И не собираюсь этим жертвовать. За спасение тоже надо платить…

Время идет. Время бежит. Время спешит.

Ночь сменяется ранним утром, и я, наконец согревшись после неожиданной волны наслаждения, спокойно засыпаю на широком мужском плече, от которого, как и от всего его обладателя, терпко пахнет апельсинами. Ночь кажется игрой, спектаклем. А тот, в чьих объятьях лежу, — единственным напоминанием о реальности. По-моему, я даже улыбаюсь — мне редко бывает хорошо, когда дело доходит до постели…

Но при пробуждении ждет разочарование — реальность ускользнула. Кровать пуста.

Я ищу Коршуна по квартире, завернувшись в простыню; я выглядываю — черный «BMW» на улице; я терпеливо жду на подушках полчаса, а потом перерываю их все, едва ли не распарывая, в поисках бумажки с телефоном. Но тщетно.

Эдвард исчез, как будто бы его никогда и не было.

Я горько плачу, завернувшись в простынь. Я горько плачу и прошу его вернуться.

Мне хочется на мост, обратно, до жути. Мне хочется, чтобы он ещё раз подошел ко мне так близко, как вчера, чтобы смотрел в глаза, чтобы вздернул подбородок и сжал его пальцами… я хочу, чтобы был тут, на простынях, затуманенными глазами глядя на меня.

Я до боли сильно хочу коснуться его. Как-нибудь, чем-нибудь… этот мужчина — мой наркотик. Почти такой же сильный, как и тот, что он вчера пытался обнаружить у меня. В коробке из-под лукума.

Я почти верю, что все потеряно, и почти полностью признаю, что больше ни темно-зеленых глаз, ни заветного шрама никогда не увижу. Но жизнь непредсказуема, я уже говорила. И в тот самый момент, когда всерьез подумываю над тем, чтобы вернуться в ванную и закончить со вчерашней «шуткой», вижу записку. На соседней тумбочке — как просто. С незнакомым почерком.

В моих планах не было задержек. Их в принципе никогда не было в моей жизни. Мама часто любила замечать, что я могу прийти на час раньше, лишь бы не опоздать на минуту. А что касается встречи с Эдвардом, то моя пунктуальность и вовсе побила все рекорды.

Я стояла на месте нашей встречи в семь — сразу после работы, не заходя домой, не перекусывая, не переодеваясь. Тогда как Коршун соизволил появиться лишь ближе к девяти. Шел он неторопливо, одновременно разговаривая с кем-то по телефону. До того самого момента, пока не подошел ко мне достаточно близко, делал вид, что не замечает.

Как и в прошлый раз, он выглядел великолепно. Мое сердце билось где-то в горле, несмотря на то, что я была уверена, что больше никогда не испытаю это ощущение.

С каждым словом мужчины, с каждым движением его длинных пальцев во мне оживали воспоминания. Цветные, приятные и теплые-теплые, согревающие… вот она, значит, какая, зависимость. Приятное чувство, придающее жизни хоть какой-то смысл.

Я терпеливо жду, пока он договорит. Стою, опираясь на широкие перила, и завороженно смотрю на человека, показавшегося мне неделю назад — в тот самый вторник — чем-то инопланетным, страшным и некрасивым. Его шрам не напугал меня, но потревожил. А теперь он воспринимается как неотъемлемая часть своего обладателя. Его украшение.