Вокруг Света 1990 № 05 (2596) - страница 36

С удивлением я поймал себя на том, что меня притягивают эти статуи и я даже могу вести с ними длинные разговоры. Для некоторых я стал приятелем, и они улыбались мне, когда солнце тенью перечеркивало их лица.

Но многие были холодны и надменны. Их не рассердило и не обрадовало то, что я побеспокоил их своим присутствием, они просто смотрели куда-то мимо меня.

Однако один «тау-тау» явно замыслил против меня что-то дурное — такая сквозила в его взгляде ненависть. Он стоял под невысокой скалой, в которой была высечена лишь одна могила, а деревянный запор склепа подгнил. Этот идол был не так запущен, как те двое бродяг, хотя одет дешево и безвкусно. Но это не давало ему право следить за мной так недоверчиво и злобно, как будто я был осквернителем могил! Как только я подошел, слегка задыхаясь, то сразу же сфотографировал его: он был удачно освещен, а солнце вот-вот должно было исчезнуть. Первый снимок я сделал анфас, но когда собрался снять с левого бока, то заметил, что он «скрутил» свои глаза почти на девяносто градусов и посматривает на меня. Тогда я обошел вокруг него, но его глаза следили за мной. Казалось, они нашли бы меня, даже если бы я попытался спрятаться за его спиной. Позже я все ломал голову, кто и как мог сотворить такие глаза, которые представляли собой две гальки с нанесенными на них углем точками.

В общем, я решил, что не для того эти глаза предназначены, чтобы нагонять на меня страх, и вызывающе уселся на траву перед идолом, стянул спортивные туфли и поставил их просушиться на солнышке. Достал сигарету из пачки, прикурил, а зажженную спичку подчеркнуто дерзко бросил через плечо. И жадно затянулся сладковатым дымом (индонезийцы выпускают сигареты, в которые набивают табак с примесью гвоздики). Подул вечерний бриз, и выпущенный мною изо рта дым потянулся прямо к лицу злокозненной фигуры. От кончика первой я зажег вторую сигарету. Зажег бы и третью, чтобы показать негостеприимному идолу свое полное превосходство и презрение. Но не хватило закалки — с третьей закружилась голова. Тогда я безмятежно натянул обувь и мимоходом обернулся. Не каждый поверит мне, но сейчас идол смотрел на меня с глубокой ненавистью. Я опять, как и прошлый раз, сделал полукруг около него — нет, я не ошибся: его глаза — правда! — двигались и замечали каждое мое движение...

Однако на следующий день я вернулся сюда с Йоханнесом, которому о своих переживаниях ничего не сказал. Йоханнес же только бросил пренебрежительный взгляд на убогую статую и отвернулся. Я умышленно шел в нескольких шагах впереди него, чтобы уяснить, будет ли деревянный «человек» косить взглядом за мной или же вытаращит глаза на обоих. Как бы не так! На Иоханнеса он даже не смотрел. Оба глаза были нацелены только на меня. «Комичный тау-тау»,— сказал я. «Вшивый»,— уточнил Йоханнес...

А мне вспомнились илонготы. Казалось бы, здесь нет ничего общего. Илонготов мы еще должны будем встретить после тораджа в путешествиях по Филиппинским островам. Это пристрастные и страшные охотники за черепами, взбирающиеся с обезьяньей сноровкой на высокие деревья и ценящие выше всего меткое ружье и полные обоймы. Илонготы имеют одну милую особенность: они могут молчать так же долго, как и тораджанские идолы.

При встречах и расставаниях илонготы проявляют глубочайшее равнодушие и безучастность. Когда кто-то входит в их дом, то проходят минуты, прежде чем раздается первое слово приветствия. Сперва хозяин осматривает посетителя, а тот держится так, словно хозяина нет. То же самое — при прощании. Оживленный и дружелюбный разговор становится односложным, сменяется молчанием, и, наконец, гость без дальнейших словоизлияний удаляется.

Возможно, я приписываю «тау-тау» больше свойств и способностей, чем они на самом деле имеют. Может, это оттого, что мой напарник Йоханнес был молчуном, а хождение по джунглям было долгим, и я чувствовал себя одиноким и тосковал по людям, мечтая о какой-нибудь задушевной беседе.

Тораджа не имеют привычки посещать кладбища, если нет похорон, и Йоханнес также не видел смысла в долгом топтании около деревянных фигур. Впрочем, даже когда он был очень голоден и спешил уйти, мне все-таки удавалось разъяснить ему, что фотографировать деревянных часовых — это моя профессия. Именно благодаря этому я смог пройти так далеко — до Рантепао. Кандидат в учителя народной школы снисходительно улыбался: профессии чужеземцев столь же непонятны, как и их капризы.