Все люди — враги - страница 17

Почти год спустя он узнал, что Эвелин выходит замуж. Он ничего не сказал; потом поднялся наверх и поцеловал подушку на кровати в комнате для гостей.

У Тони было много друзей в окрестностях, но когда он стал старше, он никого так не ценил, как старого Хенри Скропа из Нью-Корта. Скропы были младшей ветвью знаменитого северного рода, носившего ту же фамилию, который появился на юге Англии в четырнадцатом веке и приобрел поместья на службе у Эдуарда III. Эта семья привлекала Тони: она представляла наследственных вождей английского народа, спокойно принимавших предводительство как дань своему обаянию и энергии, но в то же время с полным сознанием своих обязательств. Честные до чудачества и упорно верные своим принципам, они очень редко умели согласовывать свою лояльность и честь с собственной выгодой. При Генрихе VIII и Елизавете они упрямо оставались католиками, хотя все мужчины из этой семьи пошли воевать при угрозе Армады. Один из Скропов пал в битве при Ньюбери, сражаясь под командой Руперта[26], его наследник подвергся тяжелой каре как неблагонадежный и отправился за море присягнуть в верности наследному принцу. Из отвращения к общей неразберихе при Реставрации[27] этот Скроп стал пуританином, был тяжко оскорблен королем Иаковом II, но после его отречения и бегства остался верен Стюартам. Следующий Скроп оказался единственным приспособленцем из этой семьи, он перешел в англиканство, служил с Мальборо[28] и восстановил фамильное состояние, прибавив еще тысячу акров к своим поместьям. В течение восемнадцатого века главы семьи довольствовались тем, что управляли своими землями и провозглашали умеренно-крамольные тосты, но младшие поколения, как об этом свидетельствовали их портреты, образовали величественную шеренгу епископов, генералов и адмиралов.

Все это Тони узнал постепенно, главным образом от отца, ибо хотя старый Скроп и гордился своим происхождением, но его очень редко можно было навести на разговоры о семье. Впрочем, своего отца и деда, которых он знал при жизни, он иногда упоминал в разговоре, прерывая свои замечания басистым смехом.

— Мой дед, — рассказывал он в ответ на пытливые расспросы Тони, — был замечательным примером политического легкомыслия, мой мальчик. В дни своей молодости он всей душой стоял за Францию и санкюлотов и устроил иллюминацию, когда убили этого жалкого Людовика XVI, ха, ха! После того как Амьенский мир[29] был расторгнут, бог знает кем и почему, он стал таким же неистовым противником французов или, вернее, Бонапарта, каким был прежде сторонником головореза Дантона. Он считал, что надо свергнуть Бонапарта, чтобы спасти революцию. Надо сказать, что эта мысль была не так уж глупа, но она завела его слишком далеко. Он дал Биллу Питту[30] честное слово, что будет искренен, и ему поручили заключать всякого рода темные сделки с Австрией и Россией и этими чертовскими пруссаками. Но ему следовало бы видеть, к чему все это ведет, и, конечно, не служить этому чистокровному прохвосту Каслри[31]. Венский конгресс и создание Священного союза поразили его как апоплексический удар, говоря метафорически, и он вышел в отставку в тот самый момент, когда его собирались назначить посланником к великому герцогу тосканскому. Весьма характерно, мой мальчик, весьма характерно!

— А ваш отец? — спросил Тони. — Что он делал?

— Он был человеком с весьма определенными взглядами на честь и гражданский долг, — сказал серьезно Хенри Скроп. — Всегда носил высокие стоячие воротнички, даже когда ездил на охоту, и сек меня до синяков за малейшую ложь. И вот он — в роли дипломата! Ха, ха! Но он был совершенно прав. Слишком мало уважают правду в наши дни. Отец находился в прекраснейших отношениях с Палмерстоном[32] в течение многих лет, но тут произошел этот скандал, когда Палмерстон, пригрозив Франции войной, не сообщил об этом Кабинету министров. Отец воспринял это чрезвычайно оригинально и сказал: «Будь я проклят, если буду когда-либо сотрудничать с человеком, подвергшим опасности честь своей страны!» А я скажу — будь я проклят, если пойму, при чем тут честь! А ты понимаешь?