Высокочтимые попрошайки - страница 4
Эта смелость, а вернее, наглость, конечно же предосудительна, однако куда наглее поступают люди, которые обучались поварскому искусству, а сами подвизаются на поприще критики, или, немного позанимавшись геометрией, разглагольствуют о законах движения звёзд, или, вскормив пару гусей и две пары коров, обсуждают вопросы воспитания, или, произведя на свет одного ребёнка, пускаются в рассуждения о том, на какой именно точке земного шара произошёл первый человек, или, наконец, в разговорах своих порой касаются таких материй, в коих решительно ничего не смыслят. Да, эти люди, безусловно, заслуживают более сурового осуждения, нежели носильщики, потому что критика, или астрономия, или педагогика и прочая отнюдь не то же, что улица Цветов, которую можно легко выучить, то бишь найти, расспрашивая встречных. И действительно, носильщики, то и дело справляясь о местонахождении улицы Цветов, нашли-таки эту улицу и вскорости постучались в ворота дома номер 2. Замечу мимоходом, что я знаю множество ораторов, которые, проговорив семь-восемь часов, так и не находят искомой улицы и вынуждены блуждать по другим улицам, заставляя тащиться по ним и своих слушателей.
Едва только носильщики постучались, дверь отворилась, и перед ними предстала пожилая женщина с длинным смуглым лицом, которое было сплошь исчёркано временем – точно так, как редактор еженедельника «Масис»3 исчёркивает рукопись в четыре строчки, сообщающую о чьей-то кончине либо о чьей-то женитьбе. Носильщики, переступив за дверь, опустили свои ноши на пол и принялись вытирать физиономии.
– Это вещи Абисогома-аги, конечно? – спросила морщинистая женщина, оглядывая носильщиков.
– Он себя не назвал, – ответил один из носильщиков, обтирая грязным платком голову.
– Какой он с виду?
– На нём был плащ, балахон какой-то.
– Светлый? Тёмный?
– Нет, чёрный.
– Чёрный?
– Да, но хороший, окрутишься – не озябнешь и в лютую стужу.
– Да как ты смеешь! Ты кого это окрутить собираешься? Я не из тех дам, которые… понимаешь? – возмущённо проговорила пожилая женщина, подчёркивая каждое своё слово.
– Я ведь ничего худого не сказал… Ну, окрутишься. Ну и что, разве это плохо? – отвечал носильщик, расстилая на стуле намокший платок.
– Плохо, хуже всего на свете…
– Не знаю. Этакие хитроумные штучки в моей голове не укладываются.
– Сейчас я уложу. Скажи-ка на милость, ты знаешь меня?
– Если б ты окрутилась, разве повредила б себе?
– У меня есть муж!
– Одно дело – муж, а другое дело – он. Ведь он греет! Скажем, захотела ты вдруг зимой среди ночи на двор выйти, – не мужа ведь на спину себе набросишь, а его.
– Абисогома-агу?
– Балахон, хозяйка, балахон!
– Значит, ты всё время про его пальто говорил?
– Разве я о чём-то другом говорил? А ты думала, не про балахон?
– Думала, говоришь, что я могла бы с Абисогомом-агой окрутиться, обвенчаться, значит.
– Господи! Ах. ты, господи! – завздыхал носильщик и сдёрнул со стула платок.
Удовлетворившись столь убедительным объяснением носильщика, пожилая дама повелительным тоном распорядилась:
– Постель и сундуки снесите наверх.
Носильщики с покорностью взяли вещи Абисогома-аги в руки и едва ступили на лестницу, как хозяйка дома закричала:
– Вы что, из деревни пришли?
– Нет, с главной улицы.
– Знаю, а если не из деревни, как же вы в таких башмаках наверх поднимаетесь?
– Других башмаков у нас нет.
– Чего уставились на меня? Чего не разуваетесь?
– Не кричи, хозяйка, не глухие мы, сейчас разуемся.
И они сняли свои драные башмаки, которые оказались куда чище ног.
– И с этими ногами хотите наверх взобраться? – снова запротестовала хозяйка.
– Других у нас нет, – ответили носильщики с таким жалким видом, будто по причине своей бедности они могут иметь только по две ноги, в то время как у богачей по четыре ноги, а то и по пять или шесть.
– Спускайтесь! Поставьте всё на пол! Я сама отнесу.
– Так будет ещё лучше.
– Ах, во всём виноват мой муж… На службу не ходит, а по целым дням в кофейнях посиживает, про национальные дела тараторит, не видит, в каком я положении… Вот я и вынуждена постояльцев держать… – проворчала про себя хозяйка и, схватив лежавшую у порога мокрую тряпку, начала вытирать ступеньку лестницы.