Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967 - страница 22

при описании климата страны в эти неповторимые годы[114]. Затем я бы снял имена Бухарина, Карахана[115].

Вот и все. Может быть, Вы сумеете учесть кое-что из того, что я нацарапал (хотя я знаю, как это трудно, когда книга уже написана).

А засим крепко Вас обнимаю, дорогой друг.

Желаю Вам много бодрости.

Ждем книгу для пятого номера «Знамени».

Привет от всей редакции.

Полностью впервые. Копия — РГАЛИ. Ф.618. Оп.2. Ед.хр.1086. Л.68–69 (подпись автора отсутствует в копии). Семен Борисович Рейзин (1899—?) — тогда зам. ответственного редактора «Знамени». Ответ ИЭ на это письмо — см. П2, №168.

Москва <в Париж> 23 III 1936

Дорогой Илья Григорьевич!

Я на 12 дней выбыл из строя (болел), поэтому отвечаю на Ваше письмо[116] с опозданием, за что прошу извинения.

Первый вопрос, какой мне задал в Москве Мальро, был такой: «Я прошу от своего имени и от имени А.Жида объяснить мне — какие крупные разногласия разделяют советских писателей и Эренбурга». На этот вопрос я ответил: «„Разногласий“, которые бы разделяли советских писателей и Эренбурга — нет, ибо Эренбург сам советский писатель. Речь может идти о творческих разногласиях у ряда советских писателей с писателем Эренбургом. Эти разногласия были и есть, происходят они в рамках советской литературы». Так ответил я Мальро.

Признаться, я не понял сначала вопроса Мальро. Стал он мне понятен через несколько дней, когда я получил Ваше письмо.

Вы зря ставите так вопрос: «с величайшей охотой буду впредь воздерживаться от каких-либо литературно-общественных выступлений и в Союзе, и на Западе».

Известно, что Ваши литературно-общественные выступления никем не навязаны, что они являются результатом внутреннего вашего убеждения. Почему же отказываться от выступлений, которые продиктованы внутренним убеждением.

Вообще метод «отставки», как Вы знаете, сочувствия обычно не встречает.

Что касается главного — отношения к Вам, я могу только повторить то, о чем я Вам неоднократно писал и говорил.

Вы имеете свою оценку творчества Пастернака, с которой иные могут соглашаться или не соглашаться[117].

Разрешите этим людям о несогласии с Вами писать и говорить.

Делать же отсюда какие-либо выводы об отношении к Вам товарищей — не основательно.

В Москве у писателей началась дискуссия о статьях «Правды»[118]. Первые собрания прошли плохо, уровень обсуждения не высокий, думаю, на следующих собраниях выправим.

Мальро Вам, вероятно, расскажет о его пребывании в СССР. Я его видел на другой день приезда, вторично видеть не удалось, т. к. я заболел и только сегодня приступил к работе.

Впервые — Минувшее, №24. С.233–234. Копия — РГАСПИ. Ф.88. Оп.1. Ед.хр.509. Л.1, второй лист в деле отсутствует.

<Москва, в Париж> май, 1939

Привет, дорогой Эренбург.

Утром в выходной день принесли пакет: Ваше письмо от 15 мая и Вашу поэму «Испанские стихи»[119].

Пусть вечно живет родная наша Испания — часть нашей жизни, нашей судьбы! Как хотел бы сейчас, немедля показать Вам свою «Испанию»[120] — и бешеный бег по раскаленному шоссе Валенсия-Мадрид, и печального Сервантеса, и окопы Карабанчеля, и все, все — что до гроба осталось в памяти, в сердце… Да здравствует народная Испания! Кончаю фильм неистребимой верой в то, что народ испанский не сдастся поработителям никогда.

За письмо спасибо…

Уединился и залпом прочел Вашу поэму об Испании. Первые (1, 2, 3, 4-я) части ее читаешь как-то настороженно, вслушиваешься в слова, интонации, манеру, критически улавливаешь то, что «было», «встречалось», «уже знакомо». Отсчитываешь привычные эпитеты, образы. Стихотворение пятое[121] сразу берет за руку, живое ощущение пробегает по коже, по нервам. Здесь начинает звучать исповедная тема, а не просто «стихи». Это ощущение временами затихает, — вчитываешься в новые части поэмы, понимаешь форму, рисунок, видишь замысел, иногда форма несколько приглушает Ваши признания, но все еще слышишь вырвавшиеся в пятом стихотворении слова; ими живет вещь, и ты ждешь, идешь дальше. И вот опять в восьмом стихотворении звенит, кричит человеческая боль, недоумения. (Где-то здесь мы встретились с Вами, на теме Мадрида. Я ее решил как огромный убийственно-траурный кусок, — город в пламени, черном дыме, морги, трупы, и медленно приходит утро, и все-таки жизнь побеждает, и люди воспряли, кирки бьют каменистую почву и Мадрид опоясывается окопами.)