«Я в Берлине. Сидоров» - страница 12
— Еще бы! — воскликнул Стефан с неподдельным уважением: он и впрямь восхищался этим человеком, его дьявольской прытью и энергией, хотя не раз так и подмывало посоветовать солтысу, чтоб высоко не залетал — больно будет падать.
Саранецкий подошел к волу, пощупал холку.
— Надо думать, ты не собираешься на воле пахать? Как-то оно не по-польски… Небось, заведешь вторую лошадь?
— Вол быстрее окупится.
— И-и… Это я тебе устрою. Замолвлю словечко в гмине[17], его и спишут. Пошел на обязательные поставки — был вол и нету. Ну как?
Солтыс смотрел на Стефана с явной решимостью добиться своего — как всегда, когда ему чего-то очень хотелось и отказа, он чувствовал, не последует. Взгляд у него был открытый, доброжелательный. Настоящий друг…
— Ну?
— Подумаем, — ответил наконец Стефан, уже понимая: что-то здесь не так, как должно быть.
Они обошли подворье, заглянули в конюшню, потом в ригу, куда ветер норовил прорваться сквозь щели между досок.
— Снял бы ты лучше приводные ремни, — сказал Саранецкий, указывая на молотилку. — Хотя бы главный, от мотора.
— Думаешь, Хаттвиги заберут?
— Нет, конечно! Наши шарят по сараям, прибирают, что плохо лежит. Такой ремень — верные десять тысяч злотых.
В ригу вошел поручик Стопка и сразу направился к бумажным мешкам, стоявшим на току у загородки сусека.
— Цианамид? — деловито спросил он.
— Да, — ответил Стефан.
— Продайте. Мне позарез нужен.
— И мне, — засмеялся Стефан.
Тем временем Хелена в третий раз кинулась к двери, чтобы бежать вниз. Не могла она сидеть в этой комнате, когда трое мужчин внизу заканчивали чертовски важное дело: слышны были их голоса, хлопнула дверь. Теперь, считай, и для нее путь открыт, они там уже разобрались, поставили точку, значит, можно идти. Смело, громко топая по деревянным ступенькам — чтоб никто не подумал, будто она чего-то боится.
Хелена уже почти спустилась в сени, когда из кухни пулей выскочила Люцина, резко, как дикий зверек, повернула к ней голову, сверкнула глазами и, не останавливаясь, влетела в кладовку. В эту самую минуту из-за неплотно закрытой кухонной двери донеслось невнятное восклицание Эрны и затем отчетливый, чеканящий каждый слог голос Пауля:
— Richtig! Hier einzelne Aktion hat keine Bedeutung, das wäre nur Zeitverlust. Es kommt sicher Zeit, wenn man dieses Vieh massenweise ausrotten wird. Nur massenweise, nur massenweise![18]
Хелена заколебалась — ей нестерпимо хотелось еще послушать, но ясно было, что понять она сумеет не много, и потому поспешила выйти из дому; вдогонку ей несся голос Эрны, такие же, как у Пауля, рубленые фразы, словно под ударами тесака разлетающиеся на мелкие кусочки слогов.
Между тем мужчины вышли из риги и направились к воротам.
— Замерзнете, — приветствовал Хелену поручик Стопка, увидев, что она в одном только легком платье.
— Заботу проявляете! — насмешливо, хотя и улыбнувшись с благодарностью, ответила Хелена. — Ничего мне не станется, закаленная. Они нас так закалили, — она кивнула в сторону дома, — что ого-го. Или на мыло, или… — И, не докончив, обратилась к Стефану: — Поговорил с Люциной?
— А зачем? Завтра отправим ее домой, и дело с концом.
— Если она завтра еще будет здесь околачиваться, я ее поганой метлой… клянусь.
— И правильно сделаете, — одобрил Саранецкий.
— Скажите, а что значит «massenweise»? — спросила Хелена у поручика.
— Massenweise? — повторил Стефан. — Ну, в массовом порядке, всем скопом. А зачем тебе?
— Пауль там кричал: massenweise, massenweise.
— Это он, наверно, насчет выселения, — догадался поручик Стопка. — Массовое выселение.
Стефан иногда поглядывал на окна первого этажа, за которыми в глубине комнаты маячили чьи-то тени, и вдруг увидел лицо старухи Хаттвиг. Ему показалось, оно там давно: темное лицо в черном прямоугольнике окна над горшками с геранью, точно старый почерневший от времени портрет, который покойный Хаттвиг выставил напоказ и который теперь уже останется здесь навсегда.
— Бабушка за вами следит, — сказал он, почему-то хихикнув, и повернулся к окну спиной, а повернувшись, почувствовал: то ли спина не его, то ли на плечах у него тяжелый груз.