Яичница из гангстеров - страница 20
— Ну…
— Входи же; я приготовлю тебе чего-нибудь выпить.
Черт возьми, я бы не отказался выпить.
Ее домик был очаровательный. Входная дверь открывалась в маленькую жилую комнатку с небольшой кухонькой налево в глубине. Рядом с кухней была дверь — вероятно, в туалет. Справа — еще одна комната, в которую вела не дверь, а плотная темно-синяя портьера или занавеска из тяжелой материи, укрепленная на кольцах, нанизанных на металлический стержень. Портьера была задернута не до конца, и внутри я видел большой туалетный столик с огромным зеркалом и спинку кровати. Спальня. На туалете стояли две фотографии; на одной был незнакомый мне человек, на другой — некто, весьма похожий на Виктора Пила. Фактически, это и был Виктор Пил.
— Уютно, — сказал я.
— Как раз по моим габаритам, — сказала она. — Люблю свой домик. Ты посиди, а я приготовлю все, что нужно.
Я сказал:
— Я вижу, у тебя в спальне двое мужчин. — Она испуганно вздрогнула, и я добавил: — На туалетном столике. В рамках.
— Ах, эти! — Она засмеялась. — Ты меня напугал.
— Один из них, кажется, Пил?
— Да. Босс. Он был удивительно добр ко мне. — Она нахмурилась: — Я не очень хорошо пела, да?
Оставив вопрос без ответа, я осматривался. По одну сторону от портьеры, закрывавшей вход в спальню, помещались большой цветной телевизор, радиоприемник и проигрыватель; по другую — мягкое серое кресло. Еще два таких же кресла стояли подальше, в углу комнаты. Половину противоположной стены занимало окно, задернутое с обеих сторон синими занавесками. Перед окном стоял шезлонг. Тут я и расположился.
Глория убежала в кухню, и я слышал, как она звенит стаканами и кубиками льда. Потом она просунула голову в дверь и спросила:
— Ты чего хочешь — шотландского, бурбона или джина?
Я встал и подошел к двери.
— Бурбона, если можно. С водой. Только не очень разбавляй.
Я следил, как она хлопочет, отмеривая и наливая на глазок составные жидкости; ученого бармена из нее не вышло бы. Она смешала напитки и наклонилась над стаканами, и ее платье, натянувшись на груди, восхитительно обрисовало ее выпуклости. И я опять подумал, настоящие ли они, или были доставлены из магазина «Все для дам», под торговым названием «Совершенно секретно».
— Ну вот. — Она подвела меня снова к шезлонгу, подсела ко мне по крайней мере в шести дюймах от меня и подала мне стакан. Это был хороший, крепкий бурбон. Она пригубила свой, потом отхлебнула, потом глотнула — и поставила на колени пустой стакан.
— Ого, — сказал я.
— Да я не очень люблю его, — призналась она. — Я пью просто ради хорошего самочувствия. — Она покачивала головой вперед и назад, как маятник. — И хорошо себя чувствую.
— Вижу, что хорошо.
— Прости, я сейчас. — Она встала и, плавно обойдя шезлонг, удалилась.
Я медленно отпил половину, потом услышал металлический скользящий звук и повернул голову в ту сторону. Глории не было видно, но темно-синяя портьера, отделявшая спальню, была задернута и слегка колыхалась. Я допил вторую половину. На этот раз быстро.
Я слышал, как она двигается, напевая обрывки какой-то мелодии. Прошло пять минут. Портьера отодвинулась, и там стояла Глория, освещенная льющимся из спальни мягким и теплым светом.
Она переоделась. Она была совсем другая! На ней было дымчато-серое неглиже, которое стоило бы маленькому паучку неделю неустанной работы. Она улыбнулась и пошла ко мне, ступая, как девушка, исполняющая брачный танец древних таитян.
Я не остановил ее. Я люблю танцы.
Она подошла к окну с ехидной улыбкой на губах, ехидно покачивая бедрами, и дернув за шнур с кистью на конце, задвинула занавески. Потом повернулась и прислонилась к стене.
— Нравится?
— Больше, чем нравится. Необыкновенно. — Язык болтался у меня во рту, как будто он был сам по себе.
Она засмеялась глубоким гортанным смехом.
— У тебя пусто, — сказала она. — Я сделаю тебе еще один бурбон с водой.
Она придвинулась ко мне вплотную и взяла у меня из рук пустой стакан.
Они были настоящие. По-настоящему настоящие.
Она наклонилась, положила ладони мне на виски и откинула мою голову назад, смеясь глазами и ртом. А потом ее губы жарко прильнули к моим губам. Они были мягкие, как бархатные занавески. Мягче. Сначала. Потом — настойчивые, требовательные.