Замуж за барристера - страница 21

— Шесть лет — достаточный срок для проверки? — старательно скрывая недовольство, поинтересовалась она. И, не дожидаясь ответа, продолжила: — Именно столько прошло с тех пор, как я узнала о чувствах Черити к вам. И вряд ли вам достанет цинизма уверять, что я плохо хранила ее секрет.

Томас Уивер хмыкнул — очевидно, не ожидал от дочери ни такой откровенности, ни ее осведомленности в этом вопросе. Ни, возможно, ее скрытности, не позволившей ему жениться на мисс Миллс значительно раньше. Элизабет не знала, как именно отец догадался о любви Черити к нему и отвечал ли он ей взаимностью, но очень хотела верить, что они сумеют обрести семейное счастье, нисколько не уступающее их былому счастью с мамой. И была уверена, что отец способен подарить его Черити, если только их брак не являлся еще одной его причудой. Но об Элизабет не хотела даже думать.

— Вот уж действительно… — пробормотал отец и еще прошелся мимо нее, а потом обратно. Посмотрел исподлобья, поморщился, снова вздохнул. Элизабет ждала, не произнося больше ни звука, и думала почему-то не об отцовских сомнениях, а о необъяснимой необходимости услышать наконец о мистере Риде хоть что-то хорошее. До сих пор сведения о нем носили исключительно отталкивающий характер: вор, шантажист, добро если не убийца, — однако насаживаемый образ никак не вязался с тем, что она видела сама. Особенно Элизабет поразила озабоченность мистера Рида ее нежеланием с ним общаться и обещание избавить ее от своего присутствия при одном лишь слове. Она ведь могла и подтвердить свою неприязнь к нему, и тогда, по сути, все его планы на свадьбу остались бы неосуществленными. Могло ли быть, что его куда как больше заботило ее спокойствие, нежели удовлетворение собственных потребностей? И есть ли на самом деле у Энтони Рида хоть одно положительное качество? — Не думал я, что решусь раскрыть кому-нибудь эту тайну, да еще и так скоро, но ты права, Лиззи, иначе нельзя, — наконец проговорил Томас Уивер, и Элизабет даже вздрогнула, вырванная из своих мыслей. — Только прошу тебя — ни одному человеку! Ни случайно, ни полсловом! Дело еще не закрыто, и любая утечка информации может помешать полиции найти истинного преступника.

— Дело? — переспросила изумленная Элизабет. — Полиция? Папа, но вас же не могут!.. Вы же никогда!..

— Рад слышать, что ты обо мне такого мнения, — постарался улыбнуться он, но потом только тряхнул головой и снова прошелся по кабинету. — Значит, мне не придется оправдываться и что-то доказывать. Сядь, Лиззи, и лучше подальше от окна, чтобы я был уверен, что ни один звук не проникнет наружу.

Он выглянул за дверь, убедился, что там никого нет, и повернул ключ в замке. Потом плотно закрыл окна и даже завесил их портьерами. В кабинете сразу воцарился полумрак, весьма подходящий для таинственных историй.

Элизабет отодвинула кресло в угол и послушно присела на краешек. Отец сделал то же самое, приблизившись к ней настолько, чтобы говорить шепотом.

— Будь прокляты эти скачки! — первым делом выдохнул он. — Знал бы — за десять ярдов лошадей обходил. Но чего уж теперь? — он еще понизил голос — так, что Элизабет пришлось прислушиваться. — Уже после нашей победы в Аскоте обнаружилось, что королевские кони плохо себя чувствуют и потому бежали не в полную силу. Поначалу грешили на жару, а потом в их кормушке обнаружили хвою тиса. Кто-то пытался отравить лошадей. Королевских лошадей, Лиззи, понимаешь!

Тут за один волос с их гривы можно на каторгу пойти, а уж такое вредительство и на гильотину потянет. И первые подозрения, разумеется, пали на нашу конюшню: мол, испугались честной конкуренции, избавились от самых сильных соперников…

— Но это же абсурд! — не сдержала возмущения Элизабет. — Любой, кто знает вас, скажет, что вы не способны на низость! Вы же даже в соревнованиях однажды отказались участвовать, потому что ходили слухи о подозрительных ставках! Да вы же всю жизнь!..

— Спасибо, Лиззи! — наконец сумел улыбнуться отец и мягко пожал ее руку. — Я тоже был уверен, что о человеке надо судить по его поступкам, а не по наговорам, но прилипшие к моим ботинкам семена тиса склонили чашу весов в сторону обвинителей.