Западная философия от истоков до наших дней. Т. 1–2. Античность и Средневековье - страница 36
— К тебе, Протагор, мы пришли, я и вот он, Гиппократ.
— Хотите говорить наедине или при других?
— Для нас нет разницы, а тебе самому будет видно, когда выслушаешь, ради чего мы пришли.
— Ради чего же вы пришли? — спросил Протагор.
— Этот вот юноша — Гиппократ, здешний житель, сын Аполлодора, из славного и состоятельного дома, да и по задаткам не уступит, мне кажется, любому из своих сверстников. По-моему, он хочет стать выдающимся в нашем городе человеком, а это, как он полагает, скорее всего возможно, если он сблизится •с тобою. Вот и решай, надо ли говорить наедине или в присутствии других.
— Правильно делаешь, Сократ, что соблюдаешь осторожность, говоря об этом, — сказал Протагор. — Чужеземцу, который, приезжая в большие города, убеждает там лучших из юношей, чтобы они, забросив родных и чужих, младших и старших, проводили время с ним, чтобы благодаря этому стать лучше, нужно остеречься в таком деле, ибо из-за этого возникает немало зависти, неприязни и всяких наветов.
— Хоть и утверждаю, что софистическое искусство очень древнее, однако мужи, владевшие им в стародавние времена, опасаясь враждебности, вызываемой им, всячески скрывали его: для одних — например, Гомера, Гесиода, Симонида и других — прикрытием служила поэзия, другим — как Орфею и Мусею — таинства и прорицания. А некоторым, я знаю, помогала даже гимнастика, как, например, Икку-тарентинцу и одному из первых софистов нашего времени, селимбрийцу Геродику, уроженцу Мегар. Музыкой прикрывал это искусство ваш Агафокл, великий софист, и Пифоклид Кеосский, и другие. Я же со всеми ними в этом не схож, ибо думаю, что они вовсе не достигли желаемой цели и не укрылись от городских властей, а ведь только от них и нужно прятать изобретения. Толпа ведь ничего не понимает: что те затянут, попросту говоря, тому и подпевает. А пускаться в бегство, не имея сил убежать, — значит только обличать самого себя. Глупо даже пытаться, у людей это непременно вызовет еще большую неприязнь, ибо они подумают, что этот человек, помимо прочего, еще и коварен. Вот я и пошел противоположным путем: признаю, что я — софист и воспитываю людей, и думаю, что эта предосторожность лучше той: признаваться лучше, чем запираться. Еще я принял и другие предосторожности, так что — в добрый час молвить! — хоть и признаю себя софистом, ничего ужасного со мной не случилось. А занимаюсь я этим делом уже много лет, да и всех-то моих уже очень много: нет ни одного из вас, кому я по возрасту не годился бы в отцы. Итак, мне гораздо приятнее, чтобы вы, если чего хотите, говорили об этом пред всеми присутствующими.
А я подметил, что он хотел показать себя и Продику, и Гиппию, и порисоваться перед ними, дескать, мы пришли к нему как поклонники, вот и говорю ему:
— А что, не позвать ли нам Продика и Гиппия, да и всех, кто с ними, чтобы они слышали нас?
— Конечно, — сказал Протагор.
— Хотите, — сказал Каллий, — устроим общее обсуждение, чтобы вы могли беседовать сидя?
Предложение всем показалось дельным, мы взяли скамьи и сели...
Платон, диалог "Протагор", 316 — 319а
— Юноша, — сказал Протагор, — вот какая польза будет тебе от общения со мной: в тот же день, как со мной сойдешься, ты уйдешь домой, ставши лучше, и завтра то же самое; каждый день ты получишь что-то, от чего станешь еще совершеннее.
— В том, Протагор, нет ничего удивительного: вероятно, и ты — хоть и пожилой мудрец — тоже стал бы лучше, если бы тебя кто-нибудь научил тому, что тебе не довелось раньше знать. Но дело не в этом. Положим, тот же самый Гиппократ вдруг переменил решение и пожелал познакомиться с тем юношей, который недавно сюда переселился, с гераклейцем Зевксиппом... Так вот ответь на вопрос: Гиппократ, сойдясь с Протагором, в тот самый день, как сойдется, уйдет от него, сделавшись лучше, и каждый следующий день будет становиться в чем-то еще совершеннее, но в чем же именно, Протагор?
— Ты, Сократ, — сказал Протагор, — верно спрашиваешь, а тем, кто верно спрашивает, мне и отвечать приятно. Когда Гиппократ придет ко мне, я не сделаю с ним того, что сделал бы любой другой софист. Ведь они просто терзают юношей и против воли заставляют их, сбежавших от упражнений в науках, заниматься вычислениями, астрономией, геометрией, музыкой (тут Протагор взглянул на Гиппия). Пришедших ко мне я научу только тому, ради чего они пришли. Эта наука — смышленность в домашних делах, умение управлять своим домом, а также в делах общественных. Благодаря ей можно стать сильнее других в поступках и речах, касающихся государства.