Записки молодого варшавянина - страница 11
Возле моста я слез с велосипеда, чтобы пропустить три обозные телеги, ехавшие в Варшаву. На мосту, тут же возле берега, валялась лошадь с раздавленным хребтом, как видно, еще теплая, ее придавил артиллерийский зарядный ящик. Пока я разглядывал лошадь, к ней бросилось двое гражданских с ножами. В мгновение ока они вырезали из ее зада по куску мяса и пустились наутек вместе со своей кровавой добычей. Телеги, которые я пропустил, уже вовсю неслись по мосту. Обозники изо всех сил хлестали по крупам здоровенных лошадей, а те, ошалев от боли, тяжело топали, круша по дороге останки людей и лошадей. Мост глухо гудел. Как только отчаянно мчавшиеся лошади достигли середины моста, над ними разорвались первые снаряды. Разогнавшиеся першероны вдруг взвились на дыбы, разрывая упряжь и переворачивая телеги, на мостовую посыпались мешки, лопаясь и сея вокруг что-то серое. Спустя минуту снова воцарилась тишина. К нашему берегу опрометью бежал единственный уцелевший обозник.
Теперь подошел мой черед: я вскочил на велосипед и с какой-то безумной яростью нажал на педали. Мне пришлось лавировать между лошадьми с развороченными животами, трупами солдат, оторванными человеческими конечностями, дышлами телег и кучами рассыпавшейся крупы. К счастью, опыт последних дней сделал из меня первоклассного велосипедиста. Да и противнику было лень стрелять из пушек по воробьям: подумаешь, какой-то сопляк на велосипеде! Мое обозленное воображение рисовало мне этих артиллеристов греющимися на сентябрьском солнышке возле своих орудий где-нибудь в Вавре или под Виляновом, я так и видел, как они дымят своими сигаретами «Реме» и жрут наших кур, а наблюдавший за мостом, глядя в мощный цейсовский бинокль, кричит в радиотелефон со своего наблюдательного пункта или из самолета: «Одиночный велосипедист!» — «Черт с ним! — сплевывает командир батареи и, отпив из бутылки пива, заканчивает спор о польской войне словами: — Если бы их Пилсудский был жив, до всего этого не дошло бы!» В то время немцы относились к числу тех немногих народов, которым официальная пропаганда могла внушить для успокоения совести все что угодно.
Итак, я продолжал шпарить среди останков людей и лошадей, и мне удалось проскочить через мост. Разогнавшись от страха, я сразу же одолел крутизну Нового Зъязда. Королевский Замок продолжал дымить, как полупогасший костер, купола часовой башни словно и не бывало, а от черепичной крыши осталось одно воспоминание. Сюда, к подвалам Замка, и была протянута наша чертова линия связи. Я въехал на Краковское предместье: черный дым валил в небо из домов между Медовой и Трембацкой, а люди бегали с ведерками, как муравьи в разворошенном муравейнике. Я пронесся по Медовой и вылетел на площадь Красинских.
У памятника Килинскому прямо под открытым небом возник мясной ряд с самообслуживанием: здесь были свалены собранные со всего района конские трупы, и толпа любителей вырезала из них куски мяса. Возле тротуара уже третий день стояла новехонькая голубая «шкода популяр», брошенная кем-то из-за отсутствия бензина. Придет и ее черед: после капитуляции, успокоив голод, предприимчивые мясники иного рода обдерут и ее до самого железного скелета.
На Банифратерской шмыгала из ворот в ворота еврейская беднота в развевающихся лапсердаках — им уже было не уйти от своей судьбы.
Теперь мне предстояло проскочить жолибожский виадук над путями Гданьского вокзала. К нему вражеские артиллеристы тоже пристрелялись, осыпая его снарядами в промежутках между принятием пищи. Рядом, на валах форта Траугутта, в первые дни сентября разместилась зенитная батарея, мы радовались тогда ее новеньким пушкам и ловкости орудийных расчетов. Теперь здесь остались лишь огромные воронки и мертвая, накренившаяся зенитная пушка. Со стороны Цитадели доносились разрывы снарядов. На виадуке догорал разбитый грузовик и торчало, нацелившись в небо, дышло нагруженной пестрым тряпьем извозчичьей пролетки. На мостовой лежало корыто с большой дыркой посредине. Я удачно проскочил виадук и спокойно покатил по пустым улочкам Жолибожа.