Записные книжки Падерина Геннадия Никитича - страница 3

* * *

Время подходит к 12 ночи. Достал сегодня все же «Осуждение Паганини». Достал засветло и пока стемнело, да при свете коптилки прочел 78 стр. Книга – замечательна! Сейчас пришел замполит и я отдал ему почитать, а сам взялся за ручку. Сейчас надо спать ложиться, ибо неизвестно, что будет завтра, а потому – надо выспаться.

* * *

Замполит прочел первые строки и удивился, что Виноградов с первых слов назвал Паганини обезьяной.

Около 4-х часов дня. Тыл противника. Кругом – смешанный лес. В снегу расчищен круг диаметром в 2 м. На очищенную от снега землю набросаны пихтовые ветки. Я сижу, навалившись спиной на вещевой мешок, который надет на меня за плечами. На мне маскхалат, а у головы, прислоненный к пихте – мой автомат, из которого я не сделал по противнику ни одного выстрела.

Беспрерывный шум леса напомнил мне рассказ Короленко «Лес шумит», его какой-то особый грустноватый тон и художественную красоту. И я помню даже, что когда я прочел рассказ, то перелистнул страницы и найдя первую, повторил вслух два слова, набранные в скобках под заголовком: «Полесская легенда» – они, как казалось мне, даже звучанием своим замечательно гармонировали всему рассказу, его тону.

* * *

«В ночь с 27 на 28 марта мы пошли в первый бой», – так я решил записать начало рассказа о первом бое, идя на лыжах в тыл противника и сгибаясь под тяжестью своего «сидора», нагруженного семидневным запасом провизии.

Ну а боя-то и не было, вернее, он был, но наш б-н в нем не участвовал, если не считать того, что мы прикрыли отход двух других б-нов, бывших в непосредственном соприкосновении с противником. Сейчас мы отходим, по-видимому, назад на свое место. (Из Тунгуды нас 22-го за ночь подвинули к линии фронта, не доходя 7 км).

Все эти дни жили в лесу. 2 дня в шалаше, а остальные – под открытым небом. Когда – у костра, а когда – и без него. Ко всему привыкает человек и, чем меньше ему дают, тем меньшего он желает и требует. Так и мы. Когда был костер, так думали о теплом помещении. А как и костер стал не всегда возможным, так мы о нем только и мечтаем. Так что теперь и про Лехту можно сказать, что я записывал в ней про НИВИТ: «Жили в раю и не чувствовали этого, потому что сравнить не с чем было». Там для сравнения Лехта была, а тут – лес, ямка в снегу и не всегда костер. Так-то Геннадий Никитич! Закаляемся!

Балаган. Костер. Ожидание обеда.

Сейчас поэмы Пушкина читать решил. Предисловие одолеваю.

Все повыбрасывал из мешка, как в тыл пошли, чтобы плечи не тянуло, а Пушкина оставил и горд этим по-детски.

* * *

Встретил сегодня Тольку Касьянова. Опустился, оброс, грязен безобразно. Лицо опаршивело. В глаза не смотрит, спит чуть ли не на ходу. Отвращение вызывает до тошноты. А был ведь одним из лучших педагогов в своем р-не, а в конце – завучем.

* * *

Вспомнился Юрка Машанов. Что он сейчас – не представляю. Но при отъезде нашем он стал так же опускаться, как и Толька.

Время – чистки оружия. Место – шалаш, но уже другой за время после «1-го боя». (Вчера переехали). 3-го после обеда получили на двое суток продуктов и отправился наш взвод, дополненный до 40 человек из других взводов, в разведку.

4-го утром на большом озере были обстреляны фашистскими истребителями. Разбежались по обе стороны от лыжни и попадали в снег. Я видел, как у одного самолета появились дымки впереди мотора, и после уж зашипели пули вокруг нас. Я уткнул голову в снег и затаив дыхание, крепко зажмурив глаза, ждал, когда же в меня ударится шипящая смертоносная струя. И была какая-то надежда, что не заденет и вместе с ней – мысль: «Только бы не в голову». Когда самолеты пошли на второй заход, я вспомнил про ППШ, про свои мечты сбить из него самолет, и сбросил его с плеча. Сбросил, пожалуй, больше для поддержания духа своего, и произнес вслух озабоченно: «Хоть не зря пропадать – выпустить по нему…» Но он был весь забит снегом, а когда было прочищать его, готовиться к стрельбе, если фашисты пикировали уже на нас справа. Снова струя. Я прикрыл голову автоматом, сам же удивился своей наивности, и уткнув ее в снег, следил за своими лихорадочными мыслями: «Хоть бы не задело, эх, хотя бы мимо». И ждал, что вот-вот ударит, ждал с такой же ошарашивающей беспомощностью, с какой ждет своей участи, может быть, корова на бойне.