Железные ворота - страница 18

— Вы можете в чем-нибудь упрекнуть меня? — спросил Евтихис.

— Нет, но только теперь, видно, мы тебе нужны, как собаке пятая нога.

— Разве мы не сполна рассчитались? Или, может, я не заботился о том, чтобы обеспечивать вас товаром?

Фанис схватил его за руку и пристально посмотрел ему в лицо. Почему у Фаниса глаза, как у кролика, и он вечно глотает слюну?

— Евтихис, скажи по правде, чего ты так печешься об Эльпиде?

— Я знал ее еще девчонкой, мы с ее братом дружили.

— А где теперь ее брат?

— Погиб. Почему ты спрашиваешь?

— Да так просто.

Евтихис вскочил.

— Говори сейчас же! У тебя с ней шуры-муры? Ну, говори!

— А если да?

— Ты должен все мне рассказать!

— Что рассказать? — спросил уклончиво Фанис.

— Все! Не виляй… Если ты сейчас же не расскажешь, я спрошу ее при тебе, пусть сознается сама.

— Не дури. У меня ничего с ней нет.

— Хорошо, я узнаю.

— Это уж совсем ни к чему, только расстроишь ее. Даю тебе слово…

— Ты ее любишь, — строго сказал Евтихис. — Это ясно, как дважды два. Но не смей ее трогать, даже заговаривать с ней, все это выкинь из головы. Прежде всего ты не должен ничего от меня утаивать. Эта девушка… что тебе до того, кто она… Договорились? Я не обязан отчитываться перед тобой. Ясно?

— Только не говори ей ничего о нашем разговоре, очень прошу тебя.

— Хорошо. Сам ты, видно, робеешь с ней и хочешь, чтоб я тебе помог? Дорожку расчистил?

Фанис слушал, глотая слюну. Евтихис собрался уходить.

— До свидания. Значит, договорились. Смотри, чтобы мне не пришлось записать тебя в подлецы.

Евтихис пошел по улице, глядя по сторонам, чтобы не пропустить Эльпиду. Она была нужна ему сегодня по более важному делу, чем продажа двух-трех маек на улице Стадиу. Мысль, что с девушкой могло что-нибудь случиться, привела его в дурное расположение духа. Ему было бы легче, если бы он знал наверняка, что какой-то парень, пусть даже Фанис, по-настоящему любит ее. Но у Фаниса, наверно, всегда горечь во рту — недаром он все глотает слюну. Если он поцелует Эльпиду, ей придется тотчас вытереть губы, чтобы тоже не почувствовать горечь.

Долго Евтихис бродил по улицам. До сих пор ему никогда не приходилось прогуливаться без дела. Как красиво вокруг, когда не торгуешь платками и авторучками! Жизнь — замечательная штука! Вот так бы, только смотреть и дышать.

Евтихис шел медленно. Около церкви святой Ирины он вспомнил, что неподалеку в переулке находится мастерская Филиппаса. Во время оккупации Филиппас торговал в квартале Вати лепешками, потом один ювелир взял его к себе в ученики. Филиппас воровал там золото, проглатывая его небольшими кусочками, а когда приходил домой, пил касторку, и они выходили наружу. Так он повредил себе кишечник, тяжело заболел, и ему пришлось даже перенести операцию. Как-то он проглотил целую цепочку, и несколько дней она сидела у него в желудке, хотя он выпил уйму слабительного. «Подумай только, так и унесу я золото с собой в могилу», — сказал он тогда Евтихису. Он стал совсем прозрачным и от слабости еле ноги таскал. Однажды вечером Евтихис зашел за ним в мастерскую. Они не спеша шли по улице, и вдруг Филиппас заторопился. Он почувствовал резь в животе и хотел поскорей добраться до дому. Не мог же он зайти в чужую уборную: золото осталось бы там. От боли на глазах у него выступили слезы, и он бросился бежать со всех ног.

Теперь Филиппас приобретает в ломбарде невыкупленные драгоценности, кое-что переплавляет, а иногда ходит по домам, предлагая безделушки в бархатных коробочках.

Когда Евтихис спросил его напрямик, выгодное ли это дело, Филиппас засмеялся и пробормотал что-то невнятное.

— Перестань вилять, говори честно: получаешь доход или нет?

— Когда вкладываешь капитал, получаешь. Золото продается на вес, это тебе не вода.

— Сколько нужно, чтобы начать дело? Видишь ли, у меня предвидятся кое-какие деньжата.

— Много? — спросил Филиппас.

— Сотни лир хватит?

— Когда имеешь в руках одну сотню, находишь способ превратить ее в пять. Теперь все стремятся заполучить золото, ведь в случае войны его можно переплавить в проволочку и зашить себе в штаны.

— Конечно, оно не теряет ценности, — заметил Евтихис. — Но я не разбираюсь во всем этом.