Знание-сила, 2009 № 04 (982) - страница 10

С другой стороны, от истории часто ожидают, что она выявит какие-то закономерности исторического развития, на основании которых можно предвидеть будущее. Некоторые именно в этом видят доказательство научности истории. Но история заставляет усомниться в том, что какие-то закономерности вообще существуют. Вдобавок предсказание будущего — не дело историка, да и любые долгосрочные программы и прогнозы весьма приблизительны. Несколько месяцев назад мы не могли предвидеть нынешний экономический кризис. А в начале 1991 года мало кто предсказывал распад Советского Союза.

Инструкторская школа 27-й стрелковой дивизии направляется на позиции. Западный фронт, 1920 г.

— А как насчет истории как «продажной девки», это тоже расхожее мнение?

— Историю всегда использовали как средство пропаганды — не историческую науку, а саму историю, знания о прошлом. Долгое время это делалось не слишком осознанно и целенаправленно, просто апеллировали к прошлому, потому что в традиционном обществе это как бы конечная апелляция: заветы предков — и все тут. Но в современном мире власть использует историю сознательно и целенаправленно.

Мы живем в стране, появившейся на карте мира менее двадцати лет назад и для нас проблема самоидентичности достаточно остра. Понятно, что люди здесь жили много веков, у них своя история, традиции, обычаи. Но они уже не строители коммунизма, не граждане первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян — а кто тогда? В такие переходные моменты всегда и у всех народов обостряется интерес к прошлому: так было во Франции времен революций, в Германии времен Третьего рейха. Это нормально, потому что представления о прошлом — важнейшая составляющая идентичности и отдельного человека, и целого народа. Обостряется потребность идентифицировать себя с героическими, светлыми образами прошлого.

— Обязательно героическими и светлыми?

— Конечно. И реакция на истолкование прошлого становится еще острее. Это создает зону напряжения между общественным сознанием и исторической наукой.

— А власть используют историческое мифотворчество для того, чтобы сделать себя более легитимной, чтобы «укорениться в истории»?

— И это тоже. Но я прежде всего хочу сказать, что потребность массы людей в, как теперь говорят, «положительной идентичности» — это реальность.

— Поэтому теперь мы празднуем победу над поляками?

— Это, я думаю, как раз пример неудачного административного решения. Мне, однако, кажется важным не то, что, с точки зрения исторической науки, 4 ноября 1612 года в действительности ничего особенного не происходило; важно другое: почему власть решила увековечить именно победу над поляками? Гораздо продуктивнее, на мой взгляд, было бы сделать акцент на том, что в конце октября — начале ноября 1612 года в России закончилась гражданская война. Уверен, такая памятная дата гораздо больше способствовала бы национальному единству.

Есть в нашей истории и другие памятные даты, которые стоит помнить и чтить, чтобы они формировали картину прошлого в массовом сознании и соответственно определенные общественные ценности. Почему бы не сделать всенародным праздником отмену крепостного права? К примеру, в США по всем социологическим опросам самый популярный президент — Авраам Линкольн: он отменил рабство. И каждый американец знает, что это событие огромной важности в национальной истории. Также каждый мало-мальски образованный человек знает, кто такой Мартин Лютер Кинг и что он делал, об этом написано во всех школьных учебниках. И это формирует общественные ценности, без которых не было бы сегодня президента Барака Обамы.

Вообще способ учреждать праздники «сверху» мне кажется довольно искусственным, как и официальное истолкование исторических событий. Почему-то многие убеждены, что по-другому просто не бывает. Между тем механизм официального толкования собственной истории и пересмотра этого толкования в демократических странах — хотя бы в очень идеологизированной Америке — иной, не такой, как у нас. Сначала в обществе рождается некая идея относительно какого-то события в прошлом. Например, что интернирование американцев японского происхождения после Пирл Харбора было неправильным, не надо было это делать. Сторонники этой идеи активно выдвигают ее среди сограждан, и в СМИ, и любым другим способом. Накапливается некая критическая масса ее сторонников, которые заставляют власть осознать: тут проблема, ее надо бы как-то снять. В результате первый шаг новоизбранного президента Билла Клинтона: он просит прощения у некогда интернированных и у всего американского народа за неправедные действия американских властей того времени. И с этой минуты именно такое отношение к событию становится официальным, оно тут же попадает в школьные учебники с этой официальной трактовкой.