Золотая туфелька - страница 21
Фото без танцев, просто рядом с ней, с разговором — привзяв ее божественную кисть — Мейерхольд (Зина Райх пылает) А склоненный к Лёле через стол — и выговаривающий для нее остроту? Ну конечно: Михаил Булгаков. Еленочка Шиловская простила («Я знаю, Лёлька, ты не клеишь кавалеров ради спорта. Но, между нами, скольких мусьё знала ты как женщина?»)
А это, Джеймс, неужто наша красавица еще и петь горазда: с гитарой (сколько струн? раз, два... семь), при поклонниках у ног, а женщины, обратите, Джеймс, внимание, стараются зависть пригасить — а им, бедняжечкам, не удается. Жаль, я не благословил вас записи ее разговоров вести, а то, наверное, и песней насладился...
Ваше превосходительство, только прикажите... Как?! (Черчилль сарделей-пальцем шутливо пригрозит.) Ослушались премьер-министра?! (Пауза) Молодцы! Запись с собой, я полагаю? В качестве ответа — на стол поставит портативный патефон, чух-чух-чух (зафурычит) и волны побегут, слов неведомых, но чудных, с перестуком по коробу гитары, со смехом друзей счастливых, вздохами завистниц, кашлем (ну всегда в старых записях сидит такой кашлюн):
Ну-ка, грустный мальчик, улыбнись!
Потанцуй со мною хоть разочек!
А потом, пожалуйста, травись,
Но пока танцуй без проволочек!
Есть средство одно от печальных дум:
В нежный твой ротик — рахат-лукум...
Ну-ка, милый мальчик, веселей!
Попадешь со мною на крючочек!
Мне вина, пожалуйста, налей,
Ты станцуй еще один разочек.
Ну-ка, быстрый мальчик, раз-два-три,
Ты меня вокруг себя крути!
Что увидишь ты в шальных глазах?
Осторожней, милый мальчик, ах!
Ну-ка, дерзкий мальчик, подожди,
Не бросай меня на полпути!
Не беги в буфет, чтоб есть лукум,
Не спасет он от печальных дум.
Rakhat-lukum — Черчилль понял и без перевода. И осенило! Почему бы не назначить местом встречи «Большой тройки» (Фрэнки, Уинни, Джози) столицу восточных сластей — Тегеран?
«Хусть, — Черчилль выхрипнул секретарю на ухо, чуть не подавившись лакричным леденцом, — Клемми с улыбкой после утреннего конкура вошла в кабинет без стука, — хусть атташе хыяснит: хринцесса Хрымкая хоедет в Хегеран?» — «Ми-илый, — запела Клемми (ее зубы, между прочим, Черчилля всегда настораживали), — ты шепчешь государственную тайну? Где наш друг Джози прячет знаменитые khmeli-suneli? Мхи-мхи-мхи (задрыгала плечиками и секретарь синхронно, Черчилль помассировал щеки). Или кому наш недруг Хитлер отливает душу в тихом разговоре? Мхи-мхи-мхи... А состав вегэтарианских пилюлек херра Хитлера наша разведка не выяснила? Как, только овощи жуя, не потерять силенки ни ... Мхи-мхи-мхи... В школьной хрестоматии рифму поставьте «силенки для войны куя»...»
11.
Но в Тегеране случилось что! Мог мухобойно хлопнуться Второй фронт!
Потомки вспомнили лишь спустя полвека. И, как обычно, первыми за океаном. Стив Житомирски. Культовый автор нью-йоркских интеллектуалов, — в статье «Песня, которая изменила ход истории» («Нью-Йорк Таймс», ноябрь 1993 года) впервые назвал имя Лёли Шан-Гирей англоязычному читателю.
Читатель узнал, что в 1943-м в Тегеране перед лидерами «Большой тройки» среди корифеев мировой сцены — а это Марлен Дитрих! Ида Кремер! Вадим Козин! (в статье Стива досадная опечатка — Козинаки) Морис Шевалье! — была неизвестная русская певица (извиним Стиву неточности — ясно, Лёля не певица, хотя пела великолепно), итак, русская, которой избранное общество рукоплескало больше всех, — а она мелькнула, как ветер (образ заимствую из статьи Стива), и нет ее...
Репортер из Мельбурна Джоан Кенгор подхватил: дело в болезни Мориса Шевалье. Французский голос прилетел в Тегеран — но, вопреки сообщениям в прессе, не пел. Жара персидская подкосила (жара в ноябре?). Да хватанул оранжада со льдом — здравствуй, ангина! Пахнуло скандалом. А если французы, разобидевшись (народ, извините, нервозный), переметнутся в лапы мсье Хитлера? Где тогда десантировать Второй фронт? Концерт союзников нельзя без французских песен! Вот Лёля споет и станцует — никто не поймет, что не француженка. «Нотр нувель этуаль?»* — изумлялись французы. «Бьян сюр**, милые мои, бьян сюр», — веяло со стороны русской.