Эразм Роттердамский Стихотворения. Иоанн Секунд Поцелуи - страница 8
Берты, лет бесконечных достойной.
Век ее воспрославит грядущий
И до звезд вознесет в песнопеньях,
Пока будет земля плодоносной,
10 Пока светлое небо — в созвездьях,
Пока солнце наш мир озаряет,
Пока Феба росистая[43] — полночь.
Ведь ее пережив, ни в едином
Опустелого мира пределе
Так никто доброту не любила,
Не была в справедливости тверже.
Всем была она матерью нежной,
Кто свирепостью лютого Орка[44]
Был лишен среди горестных судеб
20 И любови родных и опоры.
Всем была и кормилицей также,
Притесненным жестокой нуждою,
Для страдальцев — надеждой единой,
Для больных — возвращением к жизни.
Пусть могильным холмом невысоким
Скрыты эти, лишенные света
Лишь недавно, бескровные кости;
Но когда-нибудь время настанет,
Когда чувство живое, увидя
80 Обиталище прежнее снова,
Воскрешенным из праха могилы,
Вместе с ним к небесам вознесется.
14. АПОЛОГИЯ ЭРАЗМА И КОРНЕЛИЯ, ИЗЛОЖЕННАЯ В ВИДЕ ГОРЕСТНОГО ДИАЛОГА ПРОТИВ ВАРВАРОВ, КОТОРЫЕ ПРЕЗИРАЮТ ДРЕВНЕЕ КРАСНОРЕЧИЕ И СМЕЮТСЯ НАД ИСКУСНОЙ ПОЭЗИЕЙ[45]
Эразм
Я к тебе, кто доднесь был неизвестен мне
И кто славой мне дан громкого имени,
О искусник, пишу: пусть без тебя чуть-чуть
Слух наполню обидами.
Что привыкли к стихам, перья мои, собрат,
И к тому же, о боль, песни мои вослед
Зависть гложущая мне отложить велит;
Я их все отложил теперь.
Не хожу по святым Зевса пределам я,
10 И недолго пришлось видеть мне таинства,
Там где любит венчать голову мудрых лавр;
Все отброшено это прочь.
Нет влеченья к тому, чтобы священных муз
Свет меня озарил, нет и желания
Увидать, наконец, пики горы двойной[46]
И поток Геликона мне.
Не без слез я сказал: муза моя, прощай,
И прощай навсегда также ты, Феб-отец,
Отдых некогда наш, наша любовь; тебя
20 Против воли бросаю я.
Зависть гложет, теснит дивных поэм стихи,
Их терзает толпа непонимающих;
Да, теснит, но есть честь — сонмы Аркадии,[47]
Звезд самих многочисленней.
Эти песни, что всем древним векам милы,
О несчастье, она в долгих гонениях
С Каллиопой самой[48] красноречивою
Давит лютой стопой, взъярясь.
Зависть, воспламенясь черным огнем, поверь,
30 Непрестанно своим зубом, вносящим яд,
Всех искусных людей будет терзать всегда,
Будет их поносить всегда.
Корнелий
Думал часто один молча об этом я,
К человеку стремясь всею тоской своей,
Кто кифары святой гнал бы завистников.
Рад я: здесь ты союзник мой.
Я признаюсь — меня вяжет лихая боль;
Спеси, варварства всех наглых ревнителей,
Дщери Зевса[49], прошу, вместе оплачем здесь,
40 Случай этот ведь стоит слез.
Сонм невежд, что святых не понимает строф,
Презирая чернит звуки Кастальских муз;
Ты же, муза, гоня глупых, безмозглых прочь,
В безысходной нужде сама.
Но безумство их душ, сердца безжалостность
Укрощает она, лютого демона.
Коль подобен ты ей, песни люби, берясь
Вновь за лиру, что дарит мир.
Но уж так глубоко в сердце твоем теперь
50 Ярость та и теснит печень во всю твою,
Что Пеона рукой[50] не истребить ее,
И спасения нет тебе.
Как ты жалок, увы, кто отвергаешь дар
Столь целебный тебе дивного пластыря,
Ты вредишь и врачу — разве излечишься?
Ты не жив, ты кончаешься.
Жалкий, я ухожу: песни претят тебе?
Вот апостол, писал Павел галатам кто,[51]
Внес в посланье свое лиру Меонии,[52]
60 Порицая обжорства грех.
Очень часто к тому ж люди ученые
В книгах нравственных все, лавром венчанные
Песнопенья берут, к церкви приладив их, —
Лев, Лука и Иероним.[53]
Эразм
Что ж? Ужель не сочтешь верной причину ты,
Создающую стиль? Разве не правду я
Здесь сказал обо всем, спутник мой? Правду здесь
Я сказал, а судьей ты был.
Не услышишь нигде трубный Вергилия
70 Глас и лиру — нигде, прелесть Гомерову,
И нигде, мне поверь, не услыхать стихов
Утонченных Папиния.[54]
Где, скажите мне, Флакк,[55] светоч поэзии?
Или где тот Лукан,[56] кто убиение
Зятя пел[57] языком славного Пиндара?
Позабыты и презрены.
В крае Фебовом в сем солнечном не было
Места, и островка не было малого,
Каллиопа не шла где бы стопой своей, —
80 В песнопеньях искусная.
Пухлогубый индус с кожею смуглою,
Кто над светлой водой первым идет смотреть
Феба новый восход златоголового, —
Любит даже и он стихи.
Феспиадов Гадес[58] также стихи познал,
Что всех ближе лежит к солнцу закатному,