Эразм Роттердамский Стихотворения. Иоанн Секунд Поцелуи - страница 9
И последним глядит, как омывает день
В океане дневную пыль.
Что о многом твердить? Крайняя Туле их[59]
90 Знала, в сонме теней Стикса пустынного
Не в презренье стихи: вот и свидетель есть —
Сам Родопский поэт, Орфей.[60]
Он игрою своей, о похищении
Эвридики скорбя,[61] царство подземное,
Говорят, умолил, тронул Плутона он,
На кифаре играючи.
Корнелий
Я скажу, и Стримон, мчащийся в пене вод,
Укротил Эагрид[62] песнями; вышними
Он услышан, и вот сам он своей рукой
100 В небе место стяжал себе.
И Бистонский поэт[63] лирой, — то знают все, —
Что ему Аполлон дал при рождении,
Тронув плектром своим струны, игрой пленил
Лес, а также и рощ богинь.
Звери дикие тут, пенья заслушавшись,
Все пришли, и дают неприрученные
Гривы в руки, пока песни поет Орфей,
Покоряясь во власть певца.
Эта нива и птиц тянет непомнящих,
110 Пока ищут они милым птенцам еду,
И на крыльях паря, ловят среди небес
Той кифары звучание.
Большим кажется все от изумления:
И корабль в парусах, не поддававшийся
Всех усилиям, вдруг море влечет, подняв,
Восхитившись его игрой.
Но я больше скажу: небо и край теней
Он равно покорил нежнозвучащею
Песней, даже и груз тяжкий Сизифа он
120 Пригвоздил своей песнею.
Вспоминая, теперь книг я коснусь святых:
Побеждал Гедеон, пела.пока труба,[64]
и Саула Давид песней сумел смирить,
И костер свой унял огонь.
Это я говорю, чтоб подтвердить, что все
Песня может смирить; кто же талантлив, тот
Безрассуден, увы, если дерзнул презреть
Песни, глупый, бессмертные.
Эразм
Разве нет? Ты правдив, горе, увы, и стыд!
130 Преисподней самой здесь человек лютей,
Не пленяет его песнь сладкозвучная,
Звуков сладостных он бежит.
Больше, он ведь всегда будет преследовать
Ярым гневом своим, алчных волков лютей,
И свирепее птиц тех, что питаются
Пищей всюду пернатою.
И творенья лежат дивные попраны;
Каллиопа сама, хора поэтов свет,
В небреженье, из всех изгнана мест, живет
140 Средь скалистого хаоса.
Дикость всюду царит, царство надменное
Над искусством твоим с трона смеется, Феб,
Лавроносным, мужик варвар над песнями
Знатока проявляет власть.
Но зачем все глупцов вины преследую
В этих строфах моих? Думаю, до зари
Веспер,[65] небо кругом звездами красящий,
Ясный, скроется от меня.
Столько звезд не блестит в небе сверкающих
150 На вершине его ночью безмолвною
И не столько весна с теплым Фавонием[66]
Изливает на землю роз,
Сколько уст у меня пусть будет, сколько пусть
Звуков, но никогда, верь, их не хватит мне,
Чтоб скорбеть о нужде давней священных строф,
Что повержены злом в наш век.
И на песни за то ныне в досаде я,
О поэты, — души часть не ничтожная, —
Потому, говорю, бросил я страсть свою,
160 Муз огонь уж совсем остыл.
Корнелий
Так как жар Аонид[67] ныне в забвении,
Ум безумный творит, впавший в невежество;
Тех, кто песни поют, мнит он безумцами,
Пальцем тычет со смехом в них.
Так вот редкостный дар зависть к себе влечет,
Но все это сразив, он победит; вы, прочь,
Кто в убожестве сник. Голову, зависть, спрячь,
Что раздулась от глупости.
Все, что хочешь, тверди: только бы песни нам
170 Поспешили, звуча, дать наслаждение.
Смейся — это ничто: будет все больше нас,
Славой будем мы венчаны.
Ты, завистник, теперь свой прикуси язык —
Мы не спели еще песни святилищам;
Но Давида уж скиптр пусть я возьму, что был
Из Мелхома отлит венца.[68]
Дебелаима дочь[69] пусть будет мне женой,
От блудницы ведя славный Израиля род,
И заблещет отсель Господа род славней
180 В лоне сладостном Либетрид.[70]
Против нас, говорю, можешь, завистник, вздор
Изрыгать, изнурять завистью грудь свою, —
За славнейшими мы рьяно последуем, —
Конь не чувствует мошкары.
Рвенье наше тебе больше доставит мук:
Перестань-ка теперь песни преследовать,
Чтоб тебе не пропеть скверную песнь, явив
Щеки всем посрамленные.
Если, аист ты наш, будешь упорствовать,
190 То сумеешь едва ль мерзкий отдернуть клюв:
Поедай среди рощ гадов ползучих ты —
И священных не тронь орлов.
Эразм
Как в былые года, флейты Родопские,[71]
Не иначе мою музу тревожили,
Так на благо и ты, новый Тиринфянин,
Движешь души остылые.
Жар святых Аонид вновь возвратился к нам;
Скорбь изведав и боль, снова воспрянула
Муза, хоть и слаба, все же моя, — и вот