Этюды об ибн Пайко - страница 17

«Колумб, говоришь. Да про него я могу говорить день и ночь, потому что он чистый генуэзец, то есть наш, средиземноморский, он нашего моря, нашей крови. Но про него в другой раз. Он открыл новые земли, ибн Тайко, вот что важно. Новый Свет. Далеко от этих твоих мест жизнь коренным образом меняется. Ты здесь вкалываешь как раб на какого-то эмира-агу. Возьми молитвенник, который я тебе дал, и читай молитвы с глубокой верой, но имей в виду — Бог помогает тем, кто сам себе помогает».

Тяжелая завеса снова упала, подняв густую пыль. Свет померк, озеро истекало из своего горла, будто его рвало. Марин Крусич стоял, опустив голову, его живот вылезал из штанов, но он все равно выглядел сильным и улыбался уверенно. Его всезнание давило, но оно дразнило и звало в далекий и долгий путь.

Тогда у ибн Тайко не хватило духу признаться, что он не умел ни читать, ни писать.

Марин Крусич приехал еще раз ближе к осени — уже похолодало, и частые бури на озере заставляли сына Тайко сидеть дома. Он нервно ходил по небольшой террасе, когда появился человек из Дубровника.

«Салют, — сказал он просто. — Нам ведь есть о чем поговорить?»

Как только он вошел в дом, стало ясно, что у него было что-то на уме, и что он пришел не просто так, а с какой-то целью.

«Неправильно я рассчитал, — сказал Марин, — я выехал из Дубровника вовремя и в добром здравии, но в одном месте задержался из-за сбора воска. А теперь разболелся, так что попроси свою мать дать мне горячего молока с крепким пивом или вином, да со специями. Можно и просто с перцем. Вино я принес с собой».

Пока влашка бегала по соседям в поисках молока и перца для странного гостя, Марин Крусич, в своей торговой манере, не желая казаться неблагодарным, сразу же начал рассказывать средиземноморские новости, одной из которых был грипп, бушевавший теперь в портах, которые в настоящее время все были на карантине. «Ах, — он шумно высморкался, — от портов идут все счастья и несчастья мира. Мой Дубровник, например, для меня — это настоящее сердце мира. Куда я ни поеду, мне кажется, что все дороги с него начинаются и все в него возвращаются. Если бы не было портов, моря, и, положа руку на сердце, компаса, мы бы до сих пор думали, что земля плоская как тарелка, и что не существует никаких неизвестных стран и народов на нашей планете».

Марин Крусич еще раз высморкался, невнятно извинившись за возможность заразить гриппом рыбака и его мать. Сейчас, затихший и съежившийся, с набухшим носом и красными глазами, он выглядел по-другому: все его существо, униженное и слезливое, смиренно просило о помощи, несмотря на то, что на словах пыталось сохранить прежнюю величавость. Ибн Тайко незаметно начал освобождаться от бремени первой встречи. Знания Марина Крусича стали теперь осязаемыми, знаниями друга, который хочет передать их вам, а не подчинить и сломать вас с их помощью. Он уже без трепета вслушивался в сумбурный рассказ Марина о его родном Дубровнике, и по ходу рассказа рыбаку становилось все интереснее, как если бы он сам собирался вскорости поехать туда с караваном Марина Крусича. За этим городом сразу же открывалась морская ширь, усеянная белыми пятнами похожих на аистов кораблей — иностранных, все время приплывавших и отплывавших обратно, и местных, сходивших с верфи красивыми, как молодые невесты. Почти три сотни таких судов из Дубровника плавали по Средиземному морю и океану, перевозя товары и торговцев от берегов Малой Азии и Африки до берегов Фландрии и Британии. «Существуют сотни соглашений о торговле со средиземноморскими городами и балканскими правителями, — воскликнул Марин Крусич, — а торговые колонии Дубровника, как ты, ибн Тайко, уже, наверное, знаешь, на всех Балканах находятся под особой защитой».

Сандри слушал о стенах, защищающих город Марина Крусича со всех сторон, стенах и башнях, о врагах, особенно венецианцах, которые жадно заглядывались на богатства республики; слушал про князя и свободу[27], которую каждый житель Дубровника хранит как нечто самое дорогое, про поэтов и писателей, которые прославляют ее и посвящают ей свои творения, написанные на чистой славянской речи, высмеивая тех, кто легко продает свою независимость… про водопровод, построенный сто лет назад, про больницы-лазареты, про первую аптеку, открытую почти двести лет назад…