О первых началах - страница 28

Далее, даже если определенное единое и познаваемо, то именно как определенное единое, а отнюдь не как просто единое. Ибо будет ли вот это именно единичное познаваемым как умное, как жизненное или как сверхсущностное единое, освещающее сущее,— все равно просто единое потусторонне всему названному.

Помимо сказанного, рассуждения, основанные на сопоставлении и на аналогии с сущим, сводят единое, находящееся превыше сущего, к этому самому сущему. В самом деле, подобно тому как единое сущее среди сущих вещей есть первое умопостигаемое, единое является первым сверхсущностным среди сверхсущностных. Следовательно, потустороннее будет непознаваемым. Конечно же, незаконнорожденное умозаключение, причем как то, которое совершается при посредстве отрицаний, так и то, которое основано на аналогии, а еще и тот силлогизм, который на основании необходимого умозаключения доказывает, что некто, кто чего-то не знает, ведает его[202], также никоим образом не допустимы, поскольку рассуждение, познавая одни вещи на основании других, в данном случае вступает в область пустоты. Вообще же, если <некто> не знает чего-то простого, то не будет иметь представления о протасисе вообще, так что не сможет построить весь силлогизм. В свою очередь, аналогия, пожалуй, могла бы иметься и между вещами, которых вообще не существует, например следующая: какое положение занимает Солнце в отношении видимого и видящего, такое же занимает и единое в отношении познающего и познаваемого[203]. Действительно, мы знаем, что такое Солнце, что же такое единое — нет; стало быть, отрицание того, что мы знаем, ниспровергает последнее, того же, что остается, мы не ведаем. Даже Платон не считает единое познаваемым во всех отношениях. В самом деле, в «Пармениде» он говорит: «Следовательно, оно и не познается», вообще отвергая знание о нем[204]; в «Государстве» же он,— хотя и может создаться впечатление, что здесь он представляет его как познаваемое,— тем не менее ведет речь о том, что и познающее и познаваемое испытывают нужду в свете, для того чтобы при его посредстве повысилась восприимчивость, поскольку познаваемое, будучи освещено, становится более очевидным[205], так как свет приближает познаваемое к познающему, как бы побуждая первое к собственному действию. Если единое познаваемо, то и ему необходимо быть освещенным при посредстве света. Однако каким образом единое могло бы быть освещено собственным светом? Ведь свет истины в ином проистекает от единого.

Далее, то наше мышление, которое обращается к единому, не должно постигать во всем остальном обособленное. Потому оно одновременно и не воспринимает многое, так что, когда мы проводим сопоставление, мы опираемся на мышление, оказывающееся иным многому. Мысль же о едином не должна иметь отношения к противоположностям, а обязана быть совершенно единой[206]; значит, сопоставление с единичным неправомерно. Все как единое, подобно сущему и всему как объединенному и наипростейшему, оказывается результатом вот этого определенного единого — того, которое является ближайшим предшественником многого. Ведь здесь о простом говорится как о немножественном, высшее же единое потусторонне множеству генад, так как само их разделение совершается после него[207]. В самом деле, подобно тому как наипростейшим среди объединенных является всецело объединенное и нерасторжимое, наипростейшим среди единых оказывается сверхсущностное объединенное — единичное объединенное, если есть необходимость об этом говорить. Так называемое простое единое стоит превыше даже этой высшей простоты, так что последним в ней будет то сущее, которое мы называем единичным.

27. Необходимо также обратить внимание и на то, что самое правильное — не считать познаваемым даже объединенное. Ведь познаваемое в нем соединено и как бы нераздельно слито с другим, так что все вместе наличествует как некое единое слияние всех вещей и не существует какого-либо единого, которое уже было бы познаваемым в его самостоятельной явленности.