О первых началах - страница 41

Далее, даже и сущее — то самое, которое мы полагаем совершенно объединенным, не будет способно к выходу за свои пределы. В самом деле, оно, священное, покоится превыше сущностного деления и не движется, как говорит <Платон>[266]. Ибо, будучи полностью объединенным и никоим образом не разделенным, оно именно покоится и, значит, не будет разделять самое себя при выходе многого за свои пределы. Впрочем, это не может быть делом ни предшествующего ему (а именно — сущих вещей), ни, конечно же, следующего за ним, ибо как могло бы последующее воздействовать на предшествующее или обусловленное причиной — на саму причину? Следовательно, и сущее не превращается во многое, будь то в ослаблении, будь то в расчленении, будь то в каком бы то ни было выходе за свои пределы:

как говорит Парменид[267]. Потому-то, стало быть, он и ведет речь о сущем как о едином; таким образом, если бы на самом деле не было никакого рассечения, то нельзя было бы вести речь и о появлении на свет, и, следовательно, это тем более было бы справедливо в применении к единому.

В дополнение к сказанному меры и следы единого, возникающие в отдельном при выходе единого за свои пределы и предшествующие всем остальным следам, возникающим в связи с иными выходами за свои пределы других, появляющихся в дополнение предметов,— так вот, эти меры и следы [1] либо полностью объединены между собой, и в этом случае единое не отсекается от единого и тогда все оказывается единым и ничем иным, кроме самого единого; [2] либо каким-то образом отделяются друг от друга: или по собственному произволу и безо всякой причины, что нелепо, или по причине, что также нелепо; [3] либо, наконец, на самом деле оказываются результатом следующего за единым множества, и в этом случае выход за свои пределы будет свойствен не единому, а множеству; [4] либо они есть результат единого, и тогда единое каким-то образом созидает отдельные предметы, [5] или же — чего-то предшествующего единому, каковым именно, как мы полагаем, и оказывается предшествующее всему так называемое всеединое, которое есть не что-то среди всего, а все, предшествующее всему, как мы и говорили,— и вот именно его-то выход за свои пределы мы и исследуем. Высшее же единое — это не разделяющее и не разделяемое, ибо оно не есть ни многое, ни дарующее качества множественности, как, разумеется, и не единое, и не созидающее качества единства; итак, высшая природа, поскольку она является всем благодаря тому, что превышает все, не выходит за свои пределы, не пребывает и не возвращается[268].

Помимо этого, если данная природа выходит за свои пределы и ее мера наличествует в каждой сущей и возникающей вещи, то, очевидно, она дарует отдельному то, что идет ему на смену; действительно, если бы ничто не шло на смену тленным и смертным вещам, разве стоило бы воспевать их причину? Если же она дарует им нечто, то отнюдь не то же самое, что и вечному и изначальному; следовательно, то, что она закладывает в них, оказывается тленным и смертным. А какая тленность могла бы появиться вследствие единого, а тем более вследствие ничто, которое на самом-то деле даже и нетленным быть не может? Ведь от единого берут свое начало протяженное во времени и вечное, так же как и сама вечность. Потому та же самая апория сохраняется у нас и в применении к первому сущему. Действительно, оно предшествует даже вечности и, стало быть, вечному[269]; следовательно, оно тем более идет впереди всего иным образом изначального и, значит, весьма далеко от тленного; таким образом, не будет тленным и единое во всякой тленной вещи как отголосок высшего единого. Впрочем, самое правильное — утверждать, что оно находится в таком же положении, как и материя (ведь сама материя посюстороння всем остальным вещам и всегда пребывает какой-то определенной материей[270]): в материи заключается лишь ответ на вопрос «где?»[271], сущее же предшествует ей и является в возможности как тем, так и другим: как нетленным, так и тленным, в действительности же — ни тем, ни другим. Однако речь идет не об этом посюстороннем, случайно встретившемся на пути рассуждений, а о том, что предшествует материи и всему в возможности, сосуществующему с самими эйдосами. В самом деле, ясно, что промежуточное в большей степени, нежели низшее, принимает участие в едином начале всех вещей. Значит, вернее всего говорить так: <низшее> не будет нетленным и то одна, то другая тленная плерома возникает в изменчивости рядом с неизменным. Да разве подобное не связано с собственной причастностью отдельной вещи, например вот этого пера, выводящего эти слова, и вот этого листа папируса, на котором они записываются? Но если только тленное на самом деле не происходит от начала как неразличимое, то, значит, ему подобает причастность некоему собственному благу. Кроме того, причастно ли само тленное как таковое началу или не причастно? Действительно, в последнем случае начало не было бы его подлинной причиной, в первом же — его дар оказался бы тленным