О первых началах - страница 43

Впрочем, и из единого начала всего проистекает некая общая сопричастность, которую он назвал истиной, подобной не самому Солнцу, а солнечному свету[279].

Тем не менее Платон никогда не пренебрегал тщательным исследованием этих вопросов, поскольку о них у него имеется много рассуждений; в них он всегда полагал созидающую качество множественности причину одной и той же, занимающей свое место при отделении многого от единого. Нынешнее же наше рассуждение рассматривает то единое начало, которому он даже не дал наименования, если позволено так выразиться, частным образом, и так же оно исследует причину, дарующую множественность. То, что Платон намеренно не уделил внимания подобному разделению, он показал тем, что не поставил причину множественности выше смешанного, хотя и рассмотрел многие стихии последнего и высказал предположение не об одном его начале, а о трех[280]. Пожалуй, в этих рассуждениях он представил не то единое начало, о котором мы сейчас говорим, а то, которое следует за двумя началами и благодаря которому возникает смешение,— ведь и оно есть единое и вышеназванные три монады являются разделением именно его, а не подлинного первого начала.

35. Итак, дело обстоит таким вот именно образом, и об этом, если будет нужно, мы поговорим потом. Наше собственное мышление достоверно не различает первых начал, из-за чего и принимает причину объединения и причину разделения за одну и ту же, не ведая, что та причина, которая разделяет, будет иной по сравнению с сохраняющей нерасторжимым; она, отделяя от единого первой саму себя, затем становится причиной обособления и для других вещей. Единое же является причиной для всего, однако оно творит все и, конечно, в то же время не творит, ибо не действует, так как действие в каком-то смысле уже отделяется от действующего, а единое на это не способно. Ведь соответствующая способность, как говорят, есть напряжение сил сущности в отношении внешнего[281], а единое не желает быть даже сущностью. Ибо сущность — это нечто третье по сравнению с ним, оказывающееся смешанным — я говорю о единичной сущности — и объединенным[282]; но об этом позднее.

Предмет моего нынешнего рассуждения — это то, что единое начало настолько далеко от разделения, что даже и не объединяет, так как вообще ничего не созидает; ведь соединение, как и разделение, само есть некоторое единое. Напротив, всеединое творит всякую вещь, но не в качестве именно всякой — в данном случае действует придающая множественность и разделяющая причина,— то же, что стоит выше отдельного, так сказать, созидает всеединое, ибо оно, в соответствии с истиной, и не творит все. В самом деле, все, как, разумеется, и целое, существует в раздельности, единое же есть все как единое превыше всего, поскольку оно — всеединое. Однако если бы последнее было вторым после высшего единого, то что опять-таки отделяло бы обусловленное причиной от самой причины? Ибо общее для всего и служащее предметом участия единое никогда не будет происходить от разделяющей причины, поскольку как таковое оно окажется многим,— ведь все общее есть многое если не по числу, то хотя бы по природе. Итак, правильнее всего говорить, что оно само будет причинствующим для разделения, каково бы то ни было, и первым произвело на свет от невидимой и совершенно нерасторжимой причины самое себя, а затем и для всего остального — общность как нерасторжимость, следующую за первой раздельностью.

Однако необходимо исследовать тот вопрос, как <причинствующее для раздельности> соотносится с единой причиной. В самом деле, допустим, оно есть то, что отделяет самое себя от единого. Тогда последнее уже не будет на самом деле причиной ни для чего, поскольку оно не является таковым даже для того, что возникает вслед за ним прежде другого. Тем не менее пусть подобное допущение и будет сделано,— но как при этом одно соотносится с другим? Причастны ли они каким-то образом одному и тому же или нет? Ведь в последнем случае одно оторвано от другого и первых начал два, или, скорее, оно единственное — разделяющее все; то же, что ему предшествует, отторгнуто от всего. Если же одно причастно другому, то от единого будет появляться на свет нечто; что же тогда отделяет от него это нечто? Пожалуй, отделять будет второе: оно обособило от того, чему оно причастно, и себя самое, и собственную сопричастность