О разделах земель у бургундов и у вестготов - страница 5

Как видим, варвары противны этому представителю утонченной римской культуры просто потому, что они — варвары. Противны ему и варвары-бургунды, хотя сами они, очевидно, в восторге от знатного и культурного римского магната. Лишь позднее, уже будучи епископом Оверни и испытывая здесь гонения со стороны вестготов, Сидоний оценил качества мирных и добродушных гигантов-бургундов, которые стали казаться ему, по его собственным словам, «самыми кроткими из варваров».

Не все галло-римские магнаты относились к бургундам так высокомерно, как Сидоний. Из его же писем мы узнаем о большой дружбе с бургундами не менее знатного галльского магната — одного из представителей известного рода Сиагриев.[28] Вот что пишет ему Сидоний Аполлинарий: «Трудно вообразить, как я удивлен той легкостью, с какой ты постиг германский язык... Не поверишь, как мы смеемся всякий раз, когда узнаем, что в твоем присутствии варвар боится допустить варваризм в своей речи. Удивляются тебе согбенные старцы германцев, видя, как ты читаешь их письма, и призывают тебя судьею и посредником в их спорах. Ты — новый Солон для бургундов по части толкования их законов, новый Амфион по части игры на трехструнной кифаре. Тебя любят, посещают, ищут..., избирают посредником, судьей; ты решаешь и тебя слушают. И хотя они одинаково грубы и суровы телом и смыслом, они учатся у тебя говорить на их собственном языке и носить римское сердце».[29]

Оседая вперемежку с туземцами-галлами, бургунды, надо думать, по большей части жили с ними в одной деревне, становились их соседями (vicini). Такая смешанная галло-бургундская деревня отчетливо выступает, например, в титуле XXXVIII Бургундской Правды, где речь идет «о предоставлении гостеприимства иностранным послам и [иным] путешественникам». Здесь мы читаем такие постановления: «§ 5. Если же посол возьмет в зимнее время сена или ячменя, обитающие в пределах данного селения, как бургунды, так и римляне также без всякого противодействия должны дать. § 7. Если путешествующий по частному делу придет к дому бургунда и попросит гостеприимства, а тот отошлет его к дому римлянина, и это смогут доказать, [бургунд] повинен уплатить 3 солида тому, к чьему дому он отослал его, да еще штрафа 3 солида».

Бывало, однако, и так, что бургунды селились отдельно от римлян, по старому германскому обычаю, кровными соединениями — так называемыми союзами фараманнов.[30] Одно из распоряжений короля Гундобада рисует нам этих faramanni, как сообща производящих заимки в лесах, и, может быть, основывающих здесь общие поселения. «Также и в отношении заимок новые и незаконные домогательства фараманнов, приносящие отягощение, беспокойство и вред [римским] землевладельцам, предписываем сократить: чтобы и в лесах и в расчистках, захваченных и раньше и теперь, [римляне] имели долю с бургундами.»[31] Здесь мы, очевидно, видим у бургундов пережитки старых родовых отношений, которые, однако, быстро исчезли в новых условиях жизни на территории Галлии. Во всяком случае, ни в одном из других текстов Бургундской Правды не говорится о том, чтобы родовые отношения играли какую-нибудь роль в общественной жизни Бургундского королевства.

Обратимся теперь к выяснению условий земельного раздела у вестготов, сведения о котором еще более скудны, чем сведения о разделе у бургундов. В частности, ни одно известие о поселении вестготов в южной Галлии и Испании ничего не говорит о разделах земель, и мы узнаем о них почти исключительно из древних законов вестготов. Но и эти данные очень скудны, отрывочны, не всегда ясны и иногда противоречивы. Некоторые намеки на практику раздела имеются у Сидония Аполлинария и у его современника, поэта Павлина Пелльского, но и эти намеки не всегда ясны. Между прочим, из Eucharisticum Павлина Пелльского мы узнаем, что во время первого поселения вестготов в южной Галлии при Атаульфе (412—414) земельного раздела не было, и готы просто были расквартированы у местных жителей на правах военного постоя.

Поэт, проживавший тогда в Бордо, рассказывает, что он потерял в это время любимого отца. Семейное горе и присутствие варваров поставили перед ним вопрос о том, не лучше ли переехать на жительство в деревенские поместья, — в Эпир, однако его удержала от осуществления этого намерения привычка к удобствам жизни в богатом городском доме, к тому же избавленном от готского постоя.