Счастья тебе, Сыдылма! - страница 49

Солнце уже в самом зените, палит немилосердно. Нудно гудят в траве насекомые. Коршун медленно кружит над степью, добычу высматривает. «Ом-маани-пад-мэй-хум…» Смотришь издалека и не примешь: то ли стоит телега со старухою посреди степи, то ли движется.

Кое-как добралась до чабанов Сухой пади. А там и нет никого, только двое мальчишек. Побоялась старуха сойти с телеги — еще не влезешь обратно: попросила ребятишек принести попить и тронулась дальше, к Одинокой сопке. Только Рыжая Черепаха не хотела уходить от жилья — закружила вокруг сэргэ, чуть телегу не перевернула. Мальчишки подбежали, взяли повод, отвели подальше, хлестнули посильнее тоненькими прутьями.

Когда взобрались на бугор, Жибзыма долго всматривалась вдаль: юрты чабана на западном склоне Одинокой сопки не оказалось. Зато на восточном белела юрта, недалеко от нее паслись верблюды. «Видно, здесь летует верблюдопас Дамби. Его-то мне и нужно. Дамби из рода бодонгутов, и Балма из рода бодонгутов. Здесь она должна быть, больше некуда деться, пешком далеко не уйдешь. Разве что попросила коня да уехала к брату на Синее озеро».

Жибзыме бы мимо верблюдов проскочить поскорее, да разве на Рыжей Черепахе проскочишь? А верблюды, приметив телегу, вытянули свои и без того длинные шеи и с необыкновенным интересом смотрят на проезжающих огромными блестящими глазищами. А Жибзыма, дочь скотовода, восемьдесят три года прожившая в степи, сидит сжавшись и застыв. На всю жизнь запомнился ей буур[44], страшный, огромный буур, который перепугал ее давно, когда ей едва пятнадцать лет минуло. Водила она отцовского коня на водопой, а на обратном пути огромный буур, скрепя огромными зубами, с пеной у рта погнался за нею, вытянув длинную шею. Ее быстрый конь летел во весь опор, но верблюд все равно приближался. Она слетела с коня, когда разъяренный буур почти настиг его, но вдруг конь резко прыгнул в сторону, а огромное животное промчалось дальше. Конь увертывался несколько раз, пока, наконец, доскакал до юрты. Злые собаки вцепились в задние ноги озверевшего во время окота ревнивого животного. С большим трудом отогнали его, а девочка после этого долго лежала в постели.

И сейчас верблюды почему-то очень внимательно смотрели на гостей, но до юрты Дамби добрались благополучно. Дверь не открывалась.

— Эй, кто есть. Привяжите коня!

Медленно вышла Балма. Постояла немного, как виноватый ребенок, потом словно осмелела — подошла.

— Балма! Помоги мамке слезть с телеги, — тихо попросила старуха. Балма помогла ей сползти на землю, ноги еле держали Жибзыму. Невестка довела — почти донесла — свекровку до постели, усадила, подложив под спину подушки. А Жибзыма все не расцепляла рук, так и держала Балму в объятиях.

— Ласточка моя золотая! Зачем улетела из теплого гнезда? Мамочка твоя за тобою приехала. Мне больно за вас обоих. Зачем нам лишние разговоры? Ведь сейчас никто еще ничего не знает. Тебя бог подарил мне. Грех это, грех привел тебя в чужую юрту. Пойдем домой. Завтра же отправлюсь в дацан, замолю грехи, все уладится. Сама увидишь, как легко горе твое рассеется.

Старуха, откинув голову на подушку, нежно гладила ее по голове, перебирала смолисто-черные волосы. Балма деликатно освободилась от объятий, поправила подушку за ее спиной, сказала тихо:

— Простите меня, мама. Вы напрасно мучили себя.

Жибзыма старалась поднять голову:

— Не свои слова говоришь, Балма! Это злость подсказывает тебе дурное. Двадцать лет я тебя знаю — не твои это слова. Нечистая сила путает. Вижу, вижу, нечистая сила нашептывает.

Она оторвалась от подушки, но голова затряслась от напряжения и упала.

— Не говорите так, мама. Никакая сила не могла бы заставить меня бросить человека, с которым всю жизнь прожила. Я сама все решила, своим умом, своей волей. Не могу я так больше. Не могу. Разве дело в этом его… поступке. Все, все, постель, посуда, юрта, корова — все опостылело, все. А кто меня жалел, а кто обо мне думал? Разве дочка? Так она молода еще, выпорхнула — улетела. Чем поможет? Что за жизнь у меня каторжная такая? С утра встаешь, с хозяйством возишься, овец пасешь — для чего, для кого? Для семьи? А где она, семья? Где? Ни мужа своего не видела, ни заработка, ни радости. Я все сама заработала, сама, а всю жизнь питалась и одевалась из рук мужчины, как из милости. Я за эти полдня вздохнула первый раз свободно — словно в другой мир попала. Не хочу быть рабыней, не хочу, не хочу! Поздно жизнь начинать сначала, поздно, я знаю. А все-таки начну. Работать — так я не боюсь работы, только знать буду, все люди знать будут, что это я сделала, я сама, своими руками.