Скопус-2 - страница 7
Что за высоты
открылись с Сиона еврею!
Вычистил душу,
как будто загаженный Храм.
Но о былом
все равно, все равно не жалею.
Там — моя молодость.
Там — моя краткая жизнь.
Тут — моя зрелость.
Моя обретенная Вечность.
…Свищут качели.
Но, как изнутри ни держись, —
Позади — безначальность,
а впереди — бесконечность.
1981
«Тридцать лет любви и ласки…»
Тридцать лет любви и ласки,
Пониманья и добра.
Из какой волшебной сказки
Ты пришло, мое вчера?
Был любим, купался в счастье
И не видел берегов.
Окромя советской власти
Больше не было врагов.
Мама старая жалела,
Льнули дети и зверье.
Женщины любили тело
Неленивое мое.
Сто друзей прекрасных было,
Было выпить с кем винца.
Дочка малая любила
Приходящего отца.
И когда бывало плохо —
На судьбу грешно пенять —
Было и кому поохать,
И утешить, и понять.
Относясь к себе нестрого,
Не ценил тогда того.
Но позвал меня в дорогу
Голос Бога моего.
И, закормленный любовью,
Я бежал, как из тюрьмы,
Орошать своею кровью
Иудейские холмы…
Средь любимого народа,
На земле моих отцов,
Два прекрасных долгих года
Счастлив я, в конце концов.
Слава Богу — есть свой угол,
Бросил пить, обут, одет.
Слава Богу — красных пугал
Тут у нас покуда нет.
Все — Абрамы да Эсфири,
Все — Шапиры да Леви…
И, однако, в этом мире
Не хватает мне любви.
Где вы, милые славянки?
Сионизму на беду,
На какой московской пьянке
Льнете к новому жиду?
Быстро вы меня забыли!
Вам с жидами — не везет…
В облаках горячей пыли
Танк по Негеву ползет.
И кому осталась пьянка
Посреди пустого дня,
А кому досталась танка
Воспаленная броня,
Ощущение отчизны,
Воплотившейся мечты,
И осмысленности жизни,
И особой правоты.
Счастье — вырваться из бездны
К свету вечного огня!
Только бы Отец небесный
Продолжал хранить меня.
Так отжить и отписаться —
И уйти в небытие…
А любовь — куда деваться —
Доживу и без нее.
Потому что древней страсти
Зов, проснувшийся в крови, —
Выше жизни, выше счастья,
Даже, может быть, — любви.
1978
Старый Иерусалим
Войдешь в зловоние Востока —
И задохнешься от восторга!
…Курилен тайных дурь и чад,
Бессмыслица людского хора,
Вой одичалых арабчат
И человечий крик хамора[3].
Плетется, замшевый, замшелый,
С тупой покорностью судьбе,
И взор, больной и ошалелый,
Скользит печально по тебе.
Тут — иностранцев толчея
У лавок древностей фальшивых,
И у помойного ручья
Баталия котов паршивых.
До этой страшной высоты
Как доползла такая проза?
Язычники свои кресты
Несут по Виа Долороза.
Степенно шествуют попы,
Снуют проворные монашки…
Дымятся красные супы,
Кровоточат бараньи ляжки.
Туристы всяческих пород
Столпотворят язык базарный,
И кто-то в медный тазик бьет,
Как будто в колокол пожарный.
За поворотом поворот,
Уж гомон за спиной, и вот
Перед тобою — панорама:
В горячей солнечной пыли,
За светлой площадью, вдали —
Стена разрушенного Храма.
Вот ты и дома. Не спеши,
Следи, как в глубине души
Растет прорезавшийся трепет.
Польются слезы, как стихи:
Господь простил тебе грехи
И вновь тебя из праха лепит.
К стене ты приложись щекой
И слушай, как журчит покой,
К сухой душе пробив дорогу.
Ты вновь — у вечного ручья,
Ты вновь — в начале бытия,
Ты снова дома, слава Богу.
1979
«Я одинок, как плач кочевника…»
Г. Люксембургу
Я одинок, как плач кочевника,
Затерянный в песках Синая.
Тоска пустынная, вечерняя.
Душа усталая, больная.
Я разеваю жаркий рот,
И кровь моя во мне орет:
— Я слабый, жалкий муравей,
Прижат песчинкою Твоей!
Корявой ножкой шевелю:
— О Боже, я Тебя люблю!
Душа моя — Синай тоски.
Одни пески, пески, пески…
В пустыне наступает ночь.
Змея в испуге льется прочь.
Я одинок, как Имя Божие,
Произнесенное безумцем.
Из моря солнце краснорожее
Грозит языческим трезубцем.
— Господь! Я жалкий скарабей.
Не мучай — плюнь да и убей!
В тоске своей и во хмелю
Я все равно Тебя люблю!
Он взял меня, больную мошку,
И сделал поворот на ножку,
Луною высветил тропинку,
Песчинку положил на спинку
И дал пинка:
— Со Мной не споря,
Тащись от горя и до горя.
Ты — Вечный Жид. Пищать — пищи,
Но легкой смерти не ищи!
…Тысячелетняя тоска
Поводит дулом у виска.
Еврейский Бог, еврейский рок
Ей не дает спустить курок.
1983
«Мне страшно оттого, что я — скала…»
Л. Сыркину
Мне страшно оттого, что я — скала,
На чью вершину прилетают птички,